Киселева (Бойко) Ярослава Ивановна, 1941 г.р., с. Шешеровичи, Судово-Вишнянський район, Дрогобычская область (сегодня Львовская область) Украины

Ярослава Ивановна, расскажите, пожалуйста, о себе, о вашей семье, родителях, братьях, сестрах. 

Родилась я 28 ноября 1941 года в с. Шешеровичи, Судово-Вишнянського района, Дрогобычской области, Украины. В семье крестьян Бойко Ивана Исидоровича, 1898 г.р. и Бойко Анны Ивановны. 1914 г.р. Разница возрастная  у них была большая, конечно – 16 лет. Нас было 4 сестры: Бойко Мария Ивановна, 1936 г.р., ныне проживающая в Ивано-Франковске, Бойко Екатерина Ивановна, проживающая в п. Новочунка Иркутской области, Бойко Ольга Ивановна жила в Киргизии, умерла уже. Это мои сестры, братьев не было. 

Чем занимались родители? 

Они были в колхозе. Как только советская власть пришла к нам, они  сразу перешли в колхоз. Папа мой был музыкантом, он играл на скрипке. У нас всегда было весело, очень дружная семья у нас была. А мама - обыкновенная крестьянка. Когда у нас колхоз образовался я не знаю. 

Во время войны все ваша семья оставалась в селе? 

Мама рассказывала, что у нас были немцы. Мы были и под огнем, попадали и в перестрелку. Из села не ушли, только к бабушке ходили в соседнюю деревню. 

А после войны? 

После войны начали вывозить людей из села. Каждый год кого-то увозили. Почти все село вывезли. Нас депортировали 16 ноября 1950 г. Увозили и до нас и после. Таким образом, почти все село депортировали. Приходили со списком и по списку вывозили. 

Кто списки составлял? 

Не знаю. Но к нам постоянно приходили парни. Приходили милиционеры. Папа играл на скрипке. Они отдыхали. Наверное, поэтому нас обвинили, посчитали, что мы бандеровцы. Такое обвинение, - мы потом узнали, - нам выдвинули.

Отец в лес не ходил, в бандформированиях не участвовал? 

Нет, нет. Он с этим никак не был связан. Это я очень хорошо помню. А другие односельчане? Не знаю. Никогда на эту тему мы ни с кем не говорили. 

Как происходила депортация. Вы помните? 

Очень страшно происходила. Я помню это немножко. Постучали ночью, примерно в 4 часа – в ноябре еще темно. Солдаты постучали в окно и сказали нам собираться. Окружили полностью наш дом. Солдаты были вооружены автоматами. Страшно было, у меня до сих пор мороз по коже… Никто ничего не стал объяснять что, куда, за что? Помню, что мы все плакали, пищали. Ревела корова, лаяла собака. Это я все хорошо помню. Собрались люди, прощались. Мы мало, что взяли с собой… практически ничего не взяли. Хозяйства большого у нас не было, все в колхоз сдали. Земли своей не было. Мы очень бедно жили. У нас ни сада не было почему-то. Не помню, сестры работали в колхозе, или нет. А я пасла домашнюю корову, свиней. Иногда колхозных лошадей. Пасла и пела, пела как сумасшедшая (смеется). 

Ваша семья жила бедно, или все жили бедно? 

И мы, и другие. Четыре года как война прошла. Мы жили бедно, потому что мужской силы не было – одни девчонки. А папа болел. Как было до колхоза, я не знаю, и мама никогда об этом с нами не говорила. Никогда. Жили бедно, но весело – к нам и в Сибири любили в гости  ходить, потому что у нас было всегда весело. 

Давайте вернемся в день депортации. Они вам запрещали брать с собой что-то?

Сказали, что только одежду можно. А из продуктов, что мы могли взять? Из дому выйти даже не разрешили. Нас погрузили на машину. По обочинам стояли односельчане, украинцы – плакали. Когда нас везли один солдат, из тех, кто нас охраняли, уронил свой автомат на мою младшую сестренку, на Ольгу и разбил ей голову, потекла кровь. Это я хорошо помню. Ей было всего 4 годика. Привезли нас в лагерь в г. Дрогобыч. Папа, мама и мы, четыре девочки. Помню, что народу было много, все плакали, кричали. Помню какие-то бараки. Нас там как-то кормили. А в январе-феврале 1951 года нас загнали в товарные вагоны и повезли в Сибирь. 

Еще кого-то из вашего села в тот день депортировали? 

10 семей вывезли из Шешеровичей в тот день. 

С  ноября 1950 по январь 1951 вы были в лагере в Дрогобыче? 

Да, пока не пришел указ об отправке нас в Сибирь. 

Вас там допрашивали, какие-то следственные процедуры проводили? 

Не знаю. Меня никто не допрашивал. 

Отец оставался с вами все время? Семью не разделили? 

Нет. Отец оставался все время с нами. Он уже немолодой был. Ему было 52 года, и он болел. Я думаю, у него была язва желудка. Ему в Сибири уже предложили сделать операцию, но он отказался и умер. 

Когда был сформирован ваш эшелон? 

Этого я не помню, то ли в январе, то ли в феврале 1951 г. Загрузили нас в товарные вагоны для перевозки скота и повезли. Помню, было холодно, и в каждом вагоне стояла печка-буржуйка по бокам нары, покрытые соломой, на которых мы спали. Никакой дополнительной одежды, никаких одеял, покрывал нам не давали. Было холодно. Было ужасно, каждый укутывался как и чем мог. Спрашивается, за что нам были уготованы эти страдания? Помню как-то, поезд дернулся и Олю, младшую нашу сестру, бросило на эту печь. Она обожглась, опять страдания выпали на ее долю. Везли нас примерно два месяца. Когда поезд останавливался, нам было очень страшно, потому что не знали, зачем остановились. Потом выяснялось, что для того, чтобы получить  продукты. За продуктами ходили мужчины, но под конвоем, а от нас мама, потому что папа был больной. Давали какую-то баланду без картошки, крупу варенную. 

Куда вас привезли? 

Пункт назначения Иркутская область, пос. Новочунка, 115 километр. Там уже были спецпереселенцы – молдаване. Сначала нас поместили в клуб, мы там спали на полу. Потом через некоторое время распределили. Поселок был такой маленький-маленький. Сам он был на горе, а внизу были бараки, там жили молдаване. Нас две семьи почему-то разместили наверху, а остальных поселили к молдаванам. Наверху комендатура была. В одном из домов жил комендант Сафонов. Мы с ним, с его семьей дружили очень хорошо. 

Вам после клуба какое жилье досталось? 

Нам квартира-комната досталась. Она была ужасно холодная, вода внутри замерзала. Там все это жилье строили пленные японцы. В стену, сделанную из деревянного каркаса, обшитого с двух сторон досками, засыпали опилки, которые со временем намокли и просели, и стена стала пустой.  Клопы нас заедали. Что мы только ни делали, как мы только ни мучились. Когда мы приехали некоторые из привезенных до нас молдаван жили уже в землянках. 

Как складывались отношения с молдаванами? 

Они очень доброжелательно к нам отнеслись. Давали нам какую-то капусту соленную, еще что-то. Я там познакомилась с девочками молдаванками. Одна из них, Мария Бырду, стала моей лучшей подругой. Когда я пришла в первый раз в школу там, я была очень голодная. Меня посадили за парту с ней, и она меня угостила конфетой. Я до сих пор помню эту конфету. Она мне говорит: «Бери», а я не знаю по-русски ни слова. 

Вы не знали русского? 

Мы говорили по-украински.  Потом Мария со своей семьей переехала. А мы еще оставались там. Нас маму и четырех девочек оставили там, на 115 км. Отец умер в один год со Сталиным, в 1953 году. Я говорила, что он отказался делать операцию. Больница была в Новочунке. 

Вы потом переселились в землянку? 

Нет. Это те, молдаване, которые сами себе смогли построить землянку, жили в них. Они умели, были силы. А мы не могли. Жили в этой квартире, пока не переехали поближе, к 120 километру. Но я хочу еще про молдаван рассказать. У них культура другая. Они плясали, вставая в круг. Брались за руки и по кругу…  А мы, украинцы, стояли на месте и пели. А потом постепенно украинцы вставали между молдаванами в круг и танцевали вместе с ними. Танцевали, помню, Молдовеняску. Никогда не дрались, никогда не матерились, никогда водки не пили. Ни одного пьяного молдаванина не видела. И украинцев пьяных тоже не видела. Вот какие были люди. Порядочные. Мне кажется, что высылали самых талантливых, самых умных людей высылали. Не знаю, чтобы не выступали, что ли… Не знаю, почему так? 

Чему еще научились украинцы у молдаван, и наоборот? 

Я сердечнее людей не видела. Мне бы так хотелось рассказать о семье Димитриу! Даже сейчас я плачу. Потому что, во-первых, они меня спасли от голода. Две мои старшие сестры уже вышли замуж, младшая ушла жить с одной из старших сестер, а я оставалась с мамой. Так вот я ходила домой к Марии Бырду (Димитриу), и они меня там кормили. Я не знаю почему они меня кормили (плачет). Эти люди ничего от меня не прятали, я была их членом семьи. Когда они переехали уже в Новочунку, а я еще оставалась на 115 км, Мария приглашала меня ночевать к ним. Морозы были до 50 градусов. А там с ними дедушка жил. Дед Вася – такой усатый был. А спать негде было, - квартира маленькая была, - так мы втроем спали. Я, к примеру, рядом дедушкой ложилась, а Мария в ноги к нам. В следующий раз Мария рядом с дедушкой, а я в ноги. Так и жили. Коза у них была, они меня брынзой кормили, последним куском со мной делились. Мне так жаль, что я их не встретила больше. Очень мне жаль. 

По прибытии в Сибирь чем все стали заниматься? 

Все пошли работать в лес. А там мошкара, комары! Настоящим проклятием для всех были слепни, так заедали, что спасу не было. Все ходили в сетках, вы можете себе представить? Мама однажды пришла, она была вся опухшая, похожа на китаянку, она чуть не умерла.  Мама ходила на подсочку, собирала живицу. Вы знаете, что такое подсочка? Там, значит, такие большие сосны стоят, специальными скребками они соскребали кору, вставляли воронки, и в них  стекала живица (сосновая смола – а.т.). Из этой живицы делали скипидар. Каждому добытчику давали определенный участок леса, и они ходили собирали эту смолу. Этим занимались женщины. Мужчины валили лес вручную с помощью лошадей.  Из леса древесину вывозили лошадьми. Трелёвка называлась (транспортировка поваленных деревьев, хлыстов, сортиментов на погрузочную площадку (верхний склад) – а.т.). Труд тяжелый. А мои сестры вместе с другими девчатами занимались подсыпкой земли на крутых дорогах для того, чтобы машины могли проехать. Вдоль дороги разжигали костры для оттаивания земли. Потом эту землю ковыряли лопатами, ломами и потом подсыпали ее, чтобы машины не буксовали. Целыми днями, невзирая на мороз, снег, ветер, они вот так работали. Очень тяжелая работа была. 

Отец? 

Отец сразу заболел. В лес ходил, понемножку там что-то работал, но мало. Мало. У нас работали мама и две старшие сестры. Мы с младшей сестрой Олей не работали, мы ходили в школу. 

Про школу расскажите, пожалуйста. 

В классе, в котором училась я были молдаване, русские, украинцы и несколько эстонцев. Но они почти там не учились, вначале немного, а потом уехали.  В школе мы относились друг к другу очень хорошо. Мы не понимали что такое молдаван, украинец или русский. Нет. И учителя относились с нам очень хорошо. Молдаване, украинцы умненькие  были. Плохо говорили мы по-русски, но зато у нас головы хорошо работали. Мы и плясали, и в концертах участвовали, поэтому отношение к нам было очень хорошее. Была такая Вера Надаховская, молдаванка. Она была гимнасткой. Она фигуры всякие делала, а мы пели. Потом она жила в Котовске (сегодня г. Хынчешть – а.т.), приглашала к себе, а я так и не поехала. 

Проблем с местными не было? 

Иногда русские обзывали нас. Нас детей – нет. А вот взрослые иногда позволяли себе. Человек хорошо работает, а он для них бандеровец – ему никаких грамот, ему никаких званий. Вот например, муж сестры, Шморгун Иван, имел три Ордена трудового красного знамени. После трех этих орденов надо было уже давать Героя соцтруда. Сказали: «Нет, он бандеровец»  и не дали. Этого звания никому из наших не давали. 

Ваша сестра вышла замуж за депортированного? 

Да, за депортированного. 

А за местных нельзя было? 

Почему, можно было. Разрешали хоть за кого. Дружили, любили друг друга (смеется). Можно было и за молдаванина, если б кто-то полюбил. Я-то маленькая была, нас гулять не пускали, мы только поглядывали. Знаете, как дети? 

Деньги какие-то получали ваши мама, сестры? 

Получали, но очень маленькие деньги. Мама работала в бане. 24 рубля каких-то получала. В общем, мало. Магазин был там? Был магазин. Мы ходили со 115 на 117 километр. Туда привозили крупы, хлеб и другие товары. Порядок там был такой: в первую очередь должны были брать русские. Молдаване и украинцы должны были ждать пока обслужат всех русских. Я хорошо это помню: стоят женщины пожилые, дети и ждут, а русские идут мимо нас и берут, берут. А мы все ждем. Я никогда не стояла, потому, что у меня друзей русских было много, и нам они все покупали. Мы им денежку давали, и они нам все покупали.

Сестры Ваши когда замуж вышли? 

Они рано вышли. Это я поздно замуж вышла, а они – рано. Это было после освобождения, но нас освободили рано, в 1954 году. 

Отец не работал, работали только мама и сестры. Как вы питались? 

Было что-то – ели. Не было – не ели. Была картошка – кушали. Не было, что было делать? Были такие моменты, приходила мама и говорила: «Дети, сегодня нечего кушать». Это ужасно. И мы все молча, - никто ни слова, - воды попили и спать. Все были худые-худые. Потом подросли маленько, и старшая сестра пошла в няньки. И я пошла в няньки, на каникулах не отдыхала. Зарабатывала себе на платье. Нянчила детей и там меня кормили. А вообще, я не помню, чтобы у нас какой-то режим питания особый был. Что было, то и ели.

Поденной работой занимались? 

Нанимались к русским копать картошку. У нас своей не было. Мама с сестрой Катей ходили к русским картошку копать. Хозяйка говорит: «Взрослым даю столько за работу, а детям – меньше». Катя очень хорошо работала и ей давали картошки как взрослым. Как правило, разрешали взять столько картошки, сколько могли унести. Сколько той картошки можно было унести? Ребенку? Женщине? Мы с папой встречали их в лесу, помогали им эту картошку нести. Это было в самом начале. Картошку мыли, варили и с кожурой ели. Что-то оставляли и для зимы. 

А летом что-то на зиму заготавливали? 

А летом у меня задача была собирать бруснику. Я должна была собрать бочку брусники. Не далеко в лес ходили.  Собирали чернику, и еще все, что там было. Грибы собирали, черемшу. Еще собирали такую траву, называлась пучка (Борщевик сибирский – а.т.). Стебель толстый, мясистый, мы ее чистили – ели. И саранку кушали. Однажды наелись этой саранки – чуть не померли. Ой, как нас рвало. Потому что не ели ничего, только эту саранку. Крапиву кушали. Лебеду. Из крапивы и лебеды мама варила супы. А мясо? Какое мясо?! Ничего не было, ни масла, ничего. Мама как-то пошла на рынок и купила рябенькую курицу. Мы так рады были – курочку купили. А она не неслась совсем. Ни одного яйца не снесла. 

Рыбу ели? 

Сначала никакой рыбы там не было. Потом привозили в бочках горбушу. Сол-ё-ё-ё-ная! Там такая была честность, в коридоре в магазине стоит горбуша эта, хоть бы кусочек кто-то когда-то украл. Никогда. Еще помню, привозили соевую муку. Стряпали лепешки. До сих пор помню их, они так давили. Съешь их и умираешь, просто умираешь. 

Что делали на выходные? 

Отдыхали только в воскресение. Собирались вечером на танцы, было очень интересно. Красивые, нарядные все были. Мне до сих пор кажется, что все были очень красивы. Парни на танцы приносили девушкам конфеты-подушечки, завернутые в газетку. Это хорошо помню. Нас не угощали, мы там у забора стояли, а девушек постарше парни всегда угощали. Никогда не пили, пьяных не было. В кино ходили. Кино было в среду, субботу и в воскресение. Три раза в неделю. Больше никаких развлечений. 

У вас семья религиозная была? 

Мы верующие, но не баптисты там какие-то, сектанты…Крестимся и все… Как и большинство других семей. Церкви там не было. Пасху мы отмечали. 

Как отмечали Пасху? 

Стряпали все. Но мы не стряпали, нечего было. Но нас угощали другие. 

А что, другие жили побогаче? 

Ну, конечно. Там, где работали мужики, там были деньги. У нас мужчины не работали, но нас все угощали, все нам приносили. У меня мама была певунья, веселая такая была, и к нам все ходили. И школьники. Мама что-то приготовит, мы после школы с подругами придем, все съедим. Мама с работы придет – кушать нечего. Конечно, мне попадало все время. Но я никому не говорила, что мне попадает. Ну, съели и съели. Вот так вот. Очень хорошо мы жили. Другие религиозные праздники соблюдали. Колядовать ходили. Но меня не брали, считали, что я слишком маленькая. А мои старшие сестры, парнями, подругами ходили колядовать на Рождество. 

Смерть Сталина помните? 

Да, помню хорошо. Собрались в клубе, поставили стол, его потрет, все украсили бумажными цветами. Все плакали. Я тоже плакала почему-то. Васе думали, что конец света будет. Потом хорошо помню когда сожгли портрет Берии. 

Что значит «сожгли портрет Берии»? 

Какая-то женщина сорвала портрет со стены и ножом изрезала его на мелкие куски. Потом сожгла. Это было позже, после смерти Сталина, когда сказали, что Берия враг народа. 

Был какой-то режим особый пребывания вашего там? 

Там был комендант. У нас всего два их было и оба хорошие. Все старше 15 лет обязаны были ходить отмечаться в комендатуру. Раз в неделю. А мы - нет. Я помню муж сестры, Шморгун Иван, ходил отмечался. Все взрослые отмечались. Они, комендатура, были все очень культурные люди. И Сафонов, и второй дяденька очень культурный был. Ой, они не обижали нас никогда. Хоть раз, никогда… Помню такой случай был – мама сильно заболела, умирала.  А он пришел (Сафонов – а.т.) и, как у Горького, говорит: «Что Анна Ивановна, умираешь?» Она говорит: «Да, Александр Денисович, умираю». А он ей: «На, Анна Ивановна» и дал ей таблетку. Я этого никогда не забуду. Я так думаю, это был аспирин. И она ожила. На второй день ей стало легче, потом еще легче, и она выздоровела. Так комендант спас мою мать. А у второго коменданта была очень добрая жена. И вот я помню, кто-то из молдаван продал нам козу. И как так получилось, не знаю. Пошла наша коза в лес, что-то там съела, и ее вздуло. Помирает. Я как пала на эту козу… Обняла как человека. Так плакала, так плакала. А комендантша вышла и говорит: «Слава, не плачь, встань». А я плачу, не могу остановиться. Говорит: «Не плачь, у меня сердце разрывается. Я буду тебе каждый день литр молока давать, только не плачь». Помню, меня как-то увели в дом. Так вот, эта женщина потом мне каждый день давала литр молока. Вот какие благородные люди были. Но были и злые. Всякие были. Но в основном хорошие. 

После Новочунки что было? 

После Новочунки я закончила 10 классов, окончила Иркутское педучилище. Потом приехала в Парчум и работала там учительницей. 

Получается, до самого освобождения вы жили в Новочунке? 

Нас когда освободили, в 54-м? Да, после смерти Сталина реабилитировали нас всех. Всех отпустили, все уехали. Молдаване все уехали. Только осталась Дука Мария, сестра Пети Дука. Все молдаване уехали, а мы несколько семей украинцев остались, в частности, наша семья. Почему? Нам сообщили, что дом наш разобрали. Когда нас увозили, нам сказали, что депортируют с конфискацией имущества.   Одна сестра потом все-таки переехала в Ивано-Франковск. Мы ей сказали, чтобы она подняла там вопрос имущества. Ей сказали, что ни описи конфискованного, ни документов других нет никаких. Поэтому возвращать нам нечего. Дом наш разобрали. Мы остались, но было очень тяжело, особенно когда стали все уезжать. Мы жили очень дружно. Я помню когда Мария Бырду уезжала со своей семьей, я вслед бежала и плакала. Помню как сейчас, потому что лучшая моя подружка уезжала (плачет). Вот так.

Что было дальше? 

После окончание 10-ти классов  пошла работать старшей вожатой. Потом говорят: «Ты такая талантливая, иди учись». Отправили меня на курсы. Потом в школе работала учительницей. После поступила, училась и закончила Иркутское педучилище. Вышла замуж. Поступила в Красноярский пединститут, окончила его и осталась в Красноярске.  Тут и живу до сих пор. 

Вы в Шешеровичи больше не ездили? 

Однажды мы с мамой съездили. Поехали, посмотрели, На месте, где стоял наш дом какой-то пустырь. И мы вернулись. Мы не собирались туда возвращаться. Просто поехали, посмотрели. Все. Там нас никто не ждал. Самое главное другое – там нас презирали. Мы это узнали от тех, кто вернулся. Им имущество не вернули, работы не давали. Я переписывалась с одноклассником, и он просил меня не писать в письмах, что мы вместе были в Сибири.  Вернувшихся презирали, они же «бандеровцы»! 

В Красноярске тот факт, что ваша семья была депортирована, сказался на вашей карьере, на вашей жизни? 

Нет, нет. Я была душа коллектива. Меня даже никто никогда не спросил: кто я такая. Почему я хохлуша здесь оказалась? Я сама себя так называла. Я русский язык преподавала, это я сейчас волнуюсь, поэтому у меня такая речь. Ученикам я говорила: «Дети, я же хохлуша, а я вас русскому языку учу. Чего вы такие бестолковые?» Нет, что вы? Никогда никто. Все меня любили, все меня ценили. Никогда никто даже не намекнул, что я из такой семьи. 

А муж у вас кто? 

Украинец. Я фотографию его принесла показать. Он с Сумской области. Он сам приехал. У него папа был партизаном, его расстреляли фашисты. Видите фотографию? 

Да, вижу. Красивый. 

Хороший он у меня. Он когда окончил 10 классов, он приехал сюда к своему дяде. Здесь он закончил Новосибирский институт водного транспорта. 

Что случилось с его отцом, как он погиб? 

Во время войны отец моего мужа был партизаном в лесах Сумской области. Командиром был. Пришли фашисты в их село, и кто-то выдал, что в селе живет семья командира партизанского отряда. И тогда их всех схватили и свели в сарай (плачет): маму с ним на руках, старшего брата и еще других. Немцы уже собирались их расстрелять, но каким-то образом их спас их дед. Потом пришли русские. В общем, не дали их расстрелять.  А отца его потом расстреляли, позже. Он рос безотцовщиной. 

Муж знал о вашей истории? 

Конечно. Мы об этом говорили. Все он знал, понимал. Вы в комсомол вступали? Да и я, и он. Оба вступили. 

А в партию? 

Нет. В партию не вступила, потому что учителям давали малое количество единиц. Там дадут две единицы какие-то… Да я и не стремилась. Знаете, мне и медаль Ветеран труда России дали. Когда мне сказали собирать документы, я сказала, что мне это не нужно. Не стремилась. Меня это никогда не волновало.

Из наград у вас медаль Ветеран труда? 

Да. Всегда была на Доске Почета. Грамоты у меня всегда были. Летом меня назначали старшей вожатой в лагерь. Большой завод ХМЗ (Химико-металлургический завод – а.т.) был, так вот они меня приглашали в свой лагерь. Даже предлагали остаться начальником лагеря. Мне не нужно было никаких наград. Я почему-то всегда стеснялась. Может быть из-за детства такого. Была какая-то зацикленная… Мне не нравилось быть начальником. Никогда не хотела этого. Я могу всем помогать, но не командовать. 

Со стороны окружающих враждебности не было, а сами вы как себя чувствовали. Ощущали дискомфорт, страх? 

Ничего я не боялась, только обида меня грызла. Почему на мою долю выпало все это? Почему я голодала, почему у меня не было хорошей одежды? В классе у нас такая девочка была, - она сейчас тоже здесь живет, - Эля. Я ей и сейчас говорю: «Эля. Тебе было хорошо, у тебя всегда яблоки были». А я в детстве ни разу яблока не съела. Ни помидор, ни огурцов. А она мне: «А тебе мама новое платье сшила» Мама наряжала меня. Это. А зло на кого-то я не держала. Никакой агрессии к кому-либо не чувствовала. Я ни на кого не обижаюсь. Даже может быть лучше, что мы здесь остались. А что бы мы на Украине делали? Приехали – ни дома, ничего. А здесь пожалуйста – свободна. Голова работает – иди учись.  В институте я училась заочно, но я и старостой группы была, хорошо училась, у меня все получалось. Здесь, в России, кстати, всего можно было добиться. Только вот что разграбили Россию, разгромили Советский Союз, а то можно было всего добиться. 

Как вы восприняли события конца 80-х – начала 90-х гг., развал СССР? 

Я (взволнованно), все мои близкие, моя семья, мы очень тяжело пережили то, что мы потеряли таких людей, такую страну. Я до сих пор… тяжело переживаю. Муж мой как вспомнит – плачет. Он у меня такой добрый. Мы переживаем, что все разворовали, что людей измучили всех. Жалеем, что развалился Союз, очень жалеем. 

Вашу семью реабилитировали? 

Да, реабилитировали. Мне сейчас доплачивают как репрессированной. 120 рублей. 

120 рублей? Это, по-моему, очень мало? 

Это ничего. Да, вот извинились передо мной, что так со мной и моей семьей поступили. Лет десять как доплачивают мне. Еще я имею право по России один раз в год проехаться туда и обратно бесплатно.  Вот если я еду в Украину, то до границы я еду бесплатно. Но я не езжу никогда, (растеряно) не знаю почему. Поскольку я ветеран, то 50% коммунальных платежей мне оплачивает государство. 50% стоимости лекарств тоже. Но хочу сказать, что хорошие лекарства никогда не выпишут. Что похуже выпишут, а хорошие - нет. 

Вы, говорите, что жалеете об исчезновении Советского Союза, но вашу семью именно советская власть отправила в Сибирь. Тут нет противоречия? 

Вы знаете, эта политика (с сомнением)… 

Забудьте этот вопрос. Сформулирую по-другому: ваше отношение к советской власти? 

Я вот, что хочу сказать про советскую власть. Если бы у нас не было такого воровства, если бы все выполняли приказы и указы, которые издает президент, мы бы очень хорошо жили. Но раз воруем мы (ну, не я ворую), раз такое воровство, поэтому так живем. 

Про эту власть понятно, а про ту, советскую? 

Плохо они, конечно, сделали, что нас выслали. В отношении моей семьи власть поступила несправедливо. Вот это я скажу. Наказали нас ни за что. Там Иван на кого сказал, Марья на кого-то сказала – все, загребли... Это я осуждаю. Надо было тщательно разобраться. А не так, схватить людей и послать в Сибирь! 50 градусов мороза! Я не знаю, почему они так поступили. Вот за это мне, конечно, обидно. А так… 

В семье вы это не обсуждали? 

В нашей семье мы никогда не говорили о политике. Никогда! Мама об этом не говорила. Она у меня была такая добрая. Она даже никогда не плакала. Я знаю, что ей было тяжело, но я никогда не видела ее слез. Я бы не выдержала – четверо детей. Она всегда была спокойна. Все были какие-то основательные, спокойные. И молдаване почему-то все спокойные. Не всполошенные, не крикливые, а все выдержанные. Друг к другу ласково так относились. 

Какой период в вашей жизни был самым счастливым? 

Когда окончила институт, когда работала в старших классах учительницей. Это 70-80-е годы, когда я была в самом расцвете, когда мне было много внимания. Когда я работала старшей вожатой в лагере. Мало отдыхала, совсем мало отдыхала – я была вся в труде. Мне трудиться нравилось. И детство. Когда мы уже приехали, освоились в Сибири. Когда у меня было много друзей, когда молдаване меня выручали. Вот в это время мне было очень хорошо.  

Как сложилась жизнь у ваших сестер? 

Младшая сестра тоже учительницей была. Вышла замуж за военного ракетчика и вместе с ним переехала в Киргизию. У нее два сына, оба окончили институт. Умерла рано, в 2000 году. Другая уехала с мужем в Ивано-Франковск. Муж там умер. Живет сейчас с сыном. Сын женился, но развелся. А старшая Катя (она знает Нину Димитриу, сестру Якова, отчима Марии Бырду – а.т.) осталась в Новочунке, живет с дочерью. Сильно болеет. 

А в Новочунке что еще сохранилось? 

Там леспромхоз пропал. Там магазинчик и пенсионеры. Все там пропало. Вся Россия пропала. Все растаскали, все заросло бурьяном. Так обидно. Такая богатая страна и так плохо мы живем. Ведь народ плохо живет у нас. 

У вас сколько детей? 

Одна дочь. Елена. И один внук. Дочь закончила экономический факультет в университете. Вышла замуж за летчика. Развалился Союз, развалили Черемшанку – так назывался аэропорт.  Зять остался без работы. Вот намучился! Проводником в поезде работал. Потом, - делать нечего, - закончил второй институт. Железнодорожный. Теперь работает в этой сфере. Лена работает бухгалтером в частной кампании. 

Последний вопрос: какое Ваше самое сильное воспоминание о ссыльном периоде? 

Голод. Постоянно ходили голодные. Я до сих пор иду в магазин и покупаю две булки хлеба. Муж говорит: «Ты зачем две булки хлеба взяла?» «Я боюсь, что потом уже не будет хлеба» - говорю. Вот сейчас мне уже столько лет, а я всё боюсь, что не хватит хлеба. Из хорошего – это то, что меня окружали добрые люди. Если бы я не волновалась, я бы еще что-то вспомнила, сестры мои вспомнили бы. Вот  я сейчас думаю: почему я не научила Марию говорит на украинском, а она меня – на молдавском?  А вот сестры мои работали с молдаванами, они по-молдавски говорили. Все понимали, говорили. Катя очень хорошо говорила на молдавском, а я - нет. Что хочу еще сказать? Хочу поблагодарить всех молдаван, которые были со мной в Сибири. Они мне спасли жизнь. 

Ярослава Ивановна, спасибо Вам большое за ваш замечательный рассказ.   

Вторая часть видео-версии интервью здесь: https://www.youtube.com/watch?v=BAPZLntCv7U&feature=youtu.be

Интервью, траскрибирование и литературная обработка Алексея Тулбуре 

Интервью от 10 марта 2013 года

Транскрибирование от 24 марта 2013 года