Делибалтова (Воинская) Василиса Степановна, 1936 г.р., Тараклия

Василиса Степановна, расскажите, пожалуйста, о себе, о своей семье.

Я родилась 13 февраля 1936 года. Родители были простыми крестьянами. Занимались сельским хозяйством.

Они были грамотными?

Отец - нет. А мама крупные заголовки газет читать умела.  Мама моя 1905 года рождения, а отец – 1906. Отца звали Воинский Степан Степанович, а маму – Воинская Иванна Игнатьевна. Нас было две сестры и два брата.

А хозяйство вашей семьи вы помните?

У нас было пять с половиной га земли. Была и пашня, и виноградник, и огород. Дом  - четыре  комнаты с прихожей  и коридор. Овцы у нас были, корова, быки, лошади. Землю обрабатывали на лошадях.  Техники никакой не было. Отец еще зарабатывал на том, что принимал во двор (а двор наш был большим) тех, кто приезжал в Тараклию на базар за день до его начала и хотел быть рано на месте. Приезжали из соседних сел в таких кибитках, как у кочевых цыган, с помидорами, перцем, синими (баклажанами – а.т.)  - это я хорошо помню.

Это было до войны?

Да, до войны. В 1941 году, когда советские отступали, а бои шли здесь в приграничной зоне, председатель сельсовета позвал отца в сельсовет. Тот должен был подъехать туда  на подводе с двумя лошадьми. Отец так и сделал. Председатель сельсовета говорит ему: Ты можешь идти домой, а лошади твои и телега поступают в мое распоряжение. Председатель со своей семьей на этой телеге отступал вместе с Красной Армией на восток. Звали его Трифоном, кажется.

А что было во время войны?

Во время войны наш двор стал постоялым для румын. Стояли такие большие чаны во дворе, в них варили кашу, чай. Так было всю войну. В 1944 году вызывают отца уже в примэрию (мэрию – а.т.). А у него оставался жеребец.  Он выращивал жеребят и продавал их.  Это был его доход.  Примар ему говорит: Забираю, Степан, у тебя лошадь и уезжаю на ней в Румынию. Отец говорит: Не жалко мне жеребца, кобыл отдал и этого отдам. Только очень уж у него норов крутой, боюсь не справишься ты, господин примар, с ним. Поэтому придется мне ехать с вами. Запрягай, - согласился примар, - едешь с нами.

Отец их отвез в Румынию. Ну, сколько это прошло? – дня 3-4. Ему надо возвращаться домой, к семье, к детям. Отпустили его, он к Пруту подъехал, а тут уже стоят советские пограничники. Его арестовали 30 августа 1944 года. Что с ним случилось мы не знаем до сих пор.

Отец исчез, а все наше имущество, овец, коров, в т.ч. дом описывают и конфискуют. Всю нашу семью переселяют в часть дома, а в другую заселяют начальника НКВД Тараклийского района.

Вам тогда было?

Мне было 8 лет. Я очень хорошо помню где и как встречали русских. Все побежали встречать, и я пошла. Помню эти медные трубы духового оркестра, цветы, объятия, поцелуи. Эта картина встречи Красной Армии сохранилась очень ясно в моей памяти.

Они все у вас забрали?

Забрали землю, все зерно, скотину.

Как же вы жили?

Остался у нас один старый вол, не годный для сельхоз работ, и немного кукурузной муки. Мама этого быка заколола, и мы на этом мясе продержались долго. Мамалыгу ели и это мясо.  В 46-м начался голод, мертвецов нагружали валом и вывозили на кладбище на телегах. Зимой трупы оставляли в снегу, а уже весной ходили и закапывали их. Помню уже летом, когда ходили в церковь, то я видела как валялись в церковном дворе человеческие черепа.  Мы все остались живы. Спасибо маме, что спасла нас.

В школу вы ходили?

Ходила в русскую школу. А при румынах старшая сестра ходила в румынскую школу, а я ходила в грэдиницу (детский садик – а.т.). Сестра иногда брала меня с собой в школу, когда не с кем было оставлять дома. Помню, как входила в класс учительница, как начинали урок с Tatăl nostru (Отче наш – а.т.), горела лампадка, а в углу стояли большие счеты. Помню костяшки на них, такие яркие…

В семье на каком языке говорили?

На болгарском.

Русский знали?

Не помню. Сестра знала румынский. И сейчас его знает. Она еще жива, ей 82 года. Братья покойники уже.

Вы, дети, ходили в школу. Мама чем занималась?

Мама шерсть обрабатывала, готовила дочерям приданное. Кормились с огорода. Огород  у нас оставался.  Несмотря на то, что у нас практически ничего не было, с матери требовали поставок. Но у нас не было земли, не было зерна. Маму постоянно куда-то таскали. Вызывали, угрожали. Одним словом, начались преследования.

Помню как-то, не было ее целый день Я в кухоньке, в которой мы жили, что-то замазала глиной, и чтобы не пропустить приход мамы, легла на порог и заснула. Мама пришла, разбудила меня. Кушали мы что-то, или нет – я не помню. Но запомнила, что мама сказала мне, что скоро вернется.  И она ушла. Когда я проснулась утром, то узнала, что мама сидит в тюрьме.  А тюрьма была там, где раньше жили попы. Их-то арестовали, а дети их потом с нами в Усть–Калманке в ссылке были.

А за что в тюрьму-то?

Забыла сказать, что еще до тюрьмы забрали и все, что мама готовила в приданное. Короче, забрали все. По ночам к нам ходили  какие-то мужчины. Кто - не знаю, но сейчас я уже понимаю, почему когда еще у нас что-то оставалось в погребе из продуктов, мама всегда говорила мне не выносить, а бросать ключи посреди двора. Сама же ложилась между мной и сестрой. Она боялась за нас, за себя. Она понимала, что эти мужчины будут добиваться от нее  близости. Забирать уже нечего было, решили заполучить саму маму…  

За отказ в близости они ее и посадили.  Кто не смог им отказать заражались сифилисом, я разговоры про эту болезнь слышала тогда.

Кто были эти люди?

Уполномоченные, милиционеры.

Где были ваши братья в это время?

Их послали в Мариуполь, в ФЗО.  Они вернулись, даже привезли немного денег. Потом нас выселили из той части нашего дома, в котором мы ютились. Одну зиму мы провели у соседей, но и оттуда ушли – видно не угодно соседям было. Нашли пустующий домик и перешли в него жить. Но были совсем голыми, у нас даже одеял не было.

Т.е. к 1949 году у вас не было ни дома, ни земли, ни скотины, ни имущества?

Не было ничего. Мы жили нищими в чужом доме. У нас там была одна деревянная кровать с каким-то бельем на ней, на которой спали я, сестра и брат. Другой жил отдельно – семейный был. Женился в 1946 году. На его свадьбе была мамина сестра - его нанашка (крестная – а.т.), ее родители и я. Поужинали и все – вся свадьба.

А чем занимались?

Кто чем. Разнорабочими работали. Сестра, помню, строила насыпь для дороги.

А мама?

Маму судили. Дали сначала 5 лет, а потом сократили срок до 2,5 лет.  За невыполнение хлебопоставок – такая была официальная версия приговора.  Сидела она в какой-то женской тюрьме в Молдове. Дальше ее не послали. Забирали нас без нее.

Пришли 6 июля за вами в этот чужой дом?

Пришли два солдата, подняли нас с постели. Брать нечего. Знаете, что мы взяли? Зеркало и утюг на углях. Пока дошли до машины, утюгом разбили зеркало и… остался один утюг Еды не было, одежды - тоже. Брата женатого тоже подняли. Жена его была беременная. Он был трактористом  и в тот день работал в соседнем селе. Кто доложил, что он там – неизвестно.

Когда его привезли, жена уже вся в слезах сидела в машине. Как потом выяснилось, брата моего везли в одной машине с семьей Делибалтовых, семьей моего будущего мужа, Петра Николаевича Делибалтова. Они жили с моим братом на одной улице. 

Так случилось, что брату моему разрешили забить поросенка, и он взял мяса с собой. На вокзале мы все встретились.  Попали в соседние вагоны.

Вам было 13, сестре 19, а брату 22 года.

Да. А старшему женатому было 25 лет.  Сноха - 1927 г.р.

Как запомнился вам переезд?

Ребята веселились, они все молодые были.

Было и веселье?!

Ееее-й! Старики переживали, а нам детям, молодым чего?!  Мы не особо унывали. Все говорили: Нас везут на мыло – веселитесь!( смеется). Кормили, в том числе селедкой, кашу какую-то давали, супы. Умереть с голоду не дали.

Привезли в Алтайский край, Усть-Калманский район. Остановился поезд, а там нас ждали много-много машин из различных хозяйств. Каждый хозяин выбирал сколько ему нужно было людей. Разбирали как рабов а Африке (смеется). И повезли нас в районный центр. Мы сразу в Усть-Калманку попали.

Как вас там встретили?

Нас встретили очень хорошо. Бани по-черному были истоплены. Нас чем-то обработали, искупали, одели в чистое. Все в тот же день. Из остатков муки наварили мамалыги, картошки раздобыли. Для нас заранее была посажена картошка, которую  каждая семья выкопала для себя осенью. Это были наши резервы на зиму.

Куда вас определили жить?

Нашу семью определили в деревянный, богатый дом, хозяина которого куда-то дальше переселили. Людей так перемещали с места на место, если в этом какая нужда государству была. Все тамошнее население были такие же ссыльные, как и мы, только более ранних периодов.

Что значит богатый дом?

Деревянный бревенчатый дом. Ставни. Большая горница, в которой был поселен дядя Вася, столяр из Тараклии. Мастер тонкой работы, поэтому его оставили в райцентре. Брата его жены тоже оставили  там, потому что он был трактористом. И мои братья именно поэтому остались в райцентре, потому что были трактористами.  На каждую семью дали по комнате. Три семьи – три комнаты.

Вас на какую работу определили?

Я училась в школе. Старшую сестру определили в доярки, на ферму к Николаю Делибалтову, за 18 км от райцентра. Там она и жила, в доме ей какой-то уголочек выделили. Братья сразу же попали в МТС – обслуживали, ремонтировали технику, были трактористами. 

Сестра, когда можно было, замораживала молоко, складывала эти «булыжники» молока в мешок и с кем –нибудь передавала домой.

В Сибири голодные периоды были у вас?

Нет, там мы уже голода не чувствовали.

В Тараклии было труднее, чем там?

Конечно! На Алтае нас ждали.  На нашу семью в пять человек 25 соток картошки дали. По пять соток на душу, вот такая крупная картошка (показывает). Накопали эту картошку, засыпали ее в ямы и имели, что кушать зимой.

И вы все время в этом доме прожили?

Не все время. Там родилась племянница моя, дочь моего старшего брата. В 51-ом Люба родилась – другого брата дочка. Младший брат там женился. Жена его тоже из депортированных была. Вот  поэтому, я говорю, что им шумно и весело было, когда в Сибирь везли. Она ехала в соседнем вагоне. Молодые, что им…

Многие дети были депортированы без родителей. Родители сидели в тюрьмах, а детей высылали в Сибирь.  Наша семья была такая, семья братиной жены – тоже.

Был там такой парень Андрей Карагиоз, одного возраста с моими братьями,  он, вообще, был один.

А браки между спецпереселенцами и свободными были?

Да, были. Сестра моего мужа вышла замуж за сибиряка. Еще одна наша приятельница тоже вышла замуж за местного.

Браки, которые заключались там,  были крепкими?

Обычные браки. Нельзя сказать, что были какими-то особенными.

Вы пошли в школу сразу же в 1949 году?

Да, в 1949 году я пошла в школу. В четвертый класс. С одноклассниками, преподавателями никаких проблем у меня не было. Местное население относилось к нам очень хорошо. И разговора не может быть о какой-то вражде. Они жили в такой нищете! Война их вымотала до предела. Эти люди просто не могли смотреть на нас с каким-то презрением, они чувствовали наши страдания.

Они, местные, так и говорили нашим родителям: Не плачьте, были немцы – уехали, были поляки – уехали, уедете и вы. А кому суждено остаться - тот останется.

А вам не говорили, когда депортировали, что переселяют на вечное поселение?

Говорили. Да. Говорили.

Смерть Сталина помните?

Ревели все. Особенно школа – вся ревела. И я ревела.

Вы октябренком, пионером были?

Нет. Никем таким я не была, ни в октябрята не вступала, ни в пионеры, ни в партию. Никуда. Не помню, заставляли ли нас вступать, или нет. Помню только, как учитель математики говорил: Дети, придет время, и пастух будет  носить красную корочку. Не диплом говорил, а корочку. Т.е. все будут с образованием.

Школа хорошая была там?

Хорошая. Большая, с широкими коридорами. Учителями были и мужчины, и женщины. Ученики начальных классов ходили в маленькую школу, а потом после 4-го класса переходили в эту – большую.

Сколько классов вы там закончили?

7 классов. После этого пошла к нашему болгарину, Берову Георгию Федоровичу, на кирпичный завод работать.

Он тоже был из депортированных?

Да. И стал там директором кирпичного завода. Муж вам о нем рассказывал. Если бы вы только видели его – такой верткий, интересный, предприимчивый,  с такой дикцией…  Если он выступал, то не по бумажке. Может, что и прибрешет, но все шло как по маслу. Очень уважали его, и он людей уважал. Никогда никого не наказывал. Только говорил: а давайте так сделаем, давайте так…

Потом он в самом Барнауле начальником стал. Он очень большой человек был.

Сколько ему было лет?

Он 1927 года рождения, молодой парень был, неженатый. Ровесник моих братьев, но очень активный. В Тараклии был комсомольским секретарем, и когда увозили его родителей, он поехал с ними в Сибирь. Там он стал встречаться с одной женщиной. Она работала детским врачом. Свободная, приехала по направлению из Воронежа.  А он, хоть и начальник, но спецпереселенец, и ему запрещали с ней видеться. И ей тоже не разрешали, осуждали. Но они все равно виделись. А когда у них родилась девочка, им разрешили жениться.

Эта женщина стала Заслуженным детским врачом Алтайского края. А он стал начальником Управления бытового обслуживания населения Алтайского края. Это уже в Барнауле было.  Большая шишка был.

Что было с вашей мамой?

Ее посадили в 1948 году. Это когда я заснула на пороге дома, когда ждала ее. Еще в тот день родилась ее первая внучка, первая дочь моего старшего брата. Когда нас депортировали, сноха была беременна вторым.

Отсидела мама свой срок и решила приехать к нам на Алтай. Но туда ее сразу не пустили. Побыла она какое-то время в Тараклии, и только потом приехала на Алтай.

Там все жили вместе. В следующую зиму мы уже не помещались в одной комнате. Нас было пятеро (сестра была на ферме, но приехала мама) плюс дети, Катя и Люба. И тогда каждый решил себе купить отдельное жилье. Мы себе купили, старший брат купил и младший тоже. Я жила с мамой и младшим братом. А у остальных были уже свои семьи и свое жилье.

Сестра, которая на ферме работала, тоже там вышла замуж за депортированного.

Когда вы вернулись?

Мы вернулись в марте месяце 1958 года.  Остановились у моей сестры, там у ней жила и наша тетя, которую в 1940 году депортировали в Казахстан. Мужа ее осудили и отправили в Норильск. Его мы больше видели, а она из Казахстана приехала к нам на Алтай, жила там у сестры и вместе с ней приехала обратно в Молдову. Вот к  сестре мы и приехали в Тараклию. Тетя вскоре заболела и умерла. От рака.

Нас не очень хотели видеть в Тараклии,  и один мой брат уехал в Париж (село Веселый Кут в Бессарабии раньше, до 1939 года, называлось Париж, было основано в 1816 немецкими колонистами – а.т.), а мы с другим братом остались здесь.

Кем работали?

Я работала дояркой до 1960 года. Директором у нас был хохол один – честный добросовестный человек. Новоселов его фамилия была. Вот село, Новоселовка, в котором мы сейчас живем, названо в его честь. Помню, соберут кукурузу, свезут на ток в початках, и он идет по улице, бабушек просит прийти помочь початки эти очищать. Было столько зерна! Столько индюков здесь было! Стая!

Когда уже второй директор здесь был, просил людей, чтобы индюков на ток загоняли, выбирать зерно. А индюки-то сытые, ничего выбирать не хотят...

После работы дояркой?

Вышла замуж, и мы уехали на Алтай. Пожили там 4 года, нажили двух детей. Потом решили вернуться в Молдову.

У вас был период  (периоды) в жизни, который вы можете назвать счастливым?

Когда дети родились, пошли в школу. Это было уже все… Отпустило…

Перемены  начала 90-х годов как на вас повлияли?

А как? На пенсию я тогда вышла. У меня была самая большая по тем временам пенсия – 137 рублей. Сейчас у меня 1060 леев.  Если сложить мою пенсию с пенсией моего мужа, то у нас получается нормальная сумма – 2200 леев. По нашим меркам, по нашему селу –  это неплохие деньги.  Это говорит о том, что мы работали в поте лица. Не отлынивали, куда пошлют, что скажут – то делали.

Кто виноват в том, что случилось с вашей семьей?

Местные. Вот эти лодыри, которые не хотели работать. Только искали кого бы заложить и нахвататься его добра.

Советская власть виновата в том, что случилось с вами?

Конечно же, виновата. Все же шло сверху.  Здесь искусственный голод, а там война покосила мужчин. Мы стали равны – и здесь нищета, и там нищета.  

Пришли к власти красные, развалили чужое, нажитое другими имущество.  Это сначала. А потом стали строить, обнадежили людей: вот, мол, сейчас уже живем!

Сегодня  что происходит – не пойму. У власти не красные – опять разваливают. Кто разваливает - не понятно.  Мы голосовали за перемены. Пришли новые, и опять то же самое.

Как вспомню, что тут было: совхозы, колхозы, фермы… Сколько зданий - дома культуры, столовые, гостиницы с коврами, мебельными гарнитурами… На полевом стане было лучше, чем в городе. А дом животновода, какая там была баня, оборудование?! Ох-ох-ох, сколько всего было! Руины. Что теперь…

Будем надеяться на лучшее. Спасибо за замечательное интервью.

Интервью, транскрибирование и литературная обработка Алексея Тулбуре

Интервью от 1 сентября 2012 года

Транскрибировано  5 ноября 2012 года.