Годорожа Вера Антоновна, 1927 г.р., г. Кэушаны

Вера Антоновна, расскажите, пожалуйста, о семье, в которой Вы родились, об отце, матери, братьях, сестрах.  

Родилась я в 1927 году в Кэушанах. Нас в семье Годорожа было восемь детей (к 1949 осталось 5). Отец – Годорожа Антон Васильевич. Маму звали Параскевой.  У нас было 12 гектаров земли, 1,5 десятины виноградника (1 десятина = 1, 09 га. – а. т.) четыре десятины толоаки (здесь – пастбище – а. т.), если бы не было толоаки негде было бы пасти скотину. При доме у нас было еще два гектара земли.

Скотины у нас было довольно много. Все время мы держали 5 – 6 коров, поскольку нас, детей, было много, из которых только один был женат. Пенсию тогда никто на дом не приносил, приходилось продавать корову, чтобы выплатить gir  (здесь – налог – а. т.) государству. Это было в 37 – 38-ом гг., еще при румынах. Была у нас еще упряжка волов и пара лошадей – было чем землю обрабатывать. Потом уже скотины держали меньше.

В школу ходили?

Родители разрешили нам проучиться только до седьмого класса, потом отец сказал: «Все, дорогие мои, берите сапу, и в поле».

Это было до войны, а после?

Отца в 1946 году убил бык (бугай). Это был его собственный бык, им выращенный. У него было много скота. Когда сформировался колхоз, человек по имени Ваня Некулче пристал к отцу, чтобы он отдал колхозу быка. Отец отказался, тогда они сказали, что возьмут из скотины, и взяли двух коров. Это случилось где-то весной 1946 года.

Однажды утром пришел человек с бумажкой от горсовета и сказал, чтобы отец взял быка и пошел в лечебницу (ветлечебницу – а. т.) на уколы. Отец проводил нас в поле (на сельхозработы – а. т.), а сам повел быка на уколы. Когда возвращался из лечебницы дошел до автобусной станции, там раньше сдавали скот (государству – а. т.) - там было много животных, бык начал реветь и вдруг пырнул отца рогами в живот, да так, что  внутренности вывалились наружу.  Что на него нашло, не знаю. Наш бык, надо сказать, был смирной скотиной. На пастбище, мы на нем верхом ездили.

Сосед, который жил от нас через  дорогу, звали его дядя Петря, работал на вокзале, возил в то время на бричке какого-то начальника, остановился, посадил отца в бричку и повез в больницу. Отцу сделали операцию, после чего он прожил еще полтора часа.

С отцом успели поговорить?

Дома была одна мать – мы были в поле. Она послала к нам верхом человека, чтобы мы пришли домой, потому что отец очень хочет нас видеть (плачет). Пришли мы, а мать говорит: «Идите дети, посмотрите на вашего отца». Пошли мы – три сестры и брат. Как сейчас вижу, лежит он, и рука болтается. Мы его спрашиваем: «Отец, что с тобой?», а он говорить уже не мог, обнял нас, уронил руку и умер.

После смерти отца, эти – Ваня Некулче, который был то ли председателем колхоза, то ли еще каким начальником, к тому же и наш сосед, вместе с другим, по имени Думитру Михэлаке пристали к маме: «Тетя Параскица, отдайте нам быка». Она не соглашалась ни в какую.  Тогда они пришли и взяли его принудительно, в счет хлебной поставки государству. Мама сказала Некулче, что у нее остались две коровы и пятнадцать овец, а зерна у нее нет. Эти тогда взяли и увели быка.

Что еще надо было сдавать государству?

По прошествии некоторого времени к нам опять бумажка из горсовета – уплатить заём (покупка облигаций государственного займа – а. т.) не знаю на сколько там тысяч рублей. Мама отказалась покупать те бумаги, тогда пришли за мамой и закрыли ее на двое суток. Мы были уже достаточно взрослые, все вместе пошли в этот горсовет, плакали, умоляли, чтобы маму отпустили. Освободили. Мама после этого продала корову, двух телят, овец, кабанчика килограммов 100 весом и купила-таки эти государственные бумаги, эти заёмы.

До сих пор жалею, что эти заёмы не сохранились. Они были с нами в Сибири, возвратились мы с ними. Куда подевались, или взял кто – не знаю.

После этого, все – угомонились на время. Мы приучили те две коровы к ярму и на них пахали. Землю у нас не отбирали. Мать вместе со старшим братом решили вступить в колхоз. Оба – мама и брат подали заявления, но им отказали, сказали: «Нам кулаки в колхозе не нужны!». Случилось это в 1948 году.

Каким Вам помнится день 6 июля 1949?

Возвращаемся мы с поля домой и видим, что стадион кэушанский заполнен грузовыми машинами. Мать, помню, сказала: «Ребята, что ж это будет, война? Посмотрите, сколько машин». Возвращаемся мы домой, а мама посылает брата Штефана в центр, разузнать - что и как. Разузнал Штефан немногое. Пришел и говорит матери: «Ничего не происходит, мама – на стадионе только машины и военные». Мать посоветовала нам в ту ночь не спать, чтобы посмотреть, что же дальше будет.

Около полуночи к нам в окно постучал старший, женатый брат, который строил дом возле нас. У него был четырехмесячный ребенок. Он стал нас будить: «Вставайте. Машины проезжают мимо нас и едут дальше». Мать его спрашивает: «Мэй, а ты не заметил, есть ли на машинах народ?». «Нет, едут порожняком» - ответил брат.

Жили мы на улице Еминеску. После прихода брата сон у нас пропал, и никто не ложился. Около часу ночи мы услышали какой-то шум: лаяли собаки, кудахтали куры, ревела скотина. Мать попросила нас не зажигать свет. Я  подошла к окну, встала на подоконник и смотрела, что происходит на улице, поскольку ночь была лунная.

Присмотрелась и вижу, что кто-то сиганул через ворота – это был наш сосед, живущий напротив – Думитру. Он подходит и начинает стучать в дверь, я сказала маме, что это Думитру. Мать спросила: «Кто там?». – «Это я, Думитру», - «И чего тебе надобно, в час ночи?», - «Тетя Параскица, я пришел попросить у вас литров 5 вина». – «Думитру, завтра дам тебе хоть 20, а сейчас иди с Богом». Он пошел к воротам, открыл их, и во двор заехала машина.

Теперь явился и Ваня Некулче, который стал колотить в дверь, да так, что куски отлетали! Мать открыла дверь, а он как зашел, сразу стал бить мать об стенку. Мы плачем, кричим, набросились на него, а он отпихивал нас ногами. Напоследок, он ударил маму головой об косяк. «Почему сразу не открыла? – кричал он, в Сибирь вас отправят». Его сопровождали еще двое военных.

Солдаты сказали нам взять все что сможем. Мы, девочки, начали собирать кое-что из одежды, подушки. Сейчас на стенах ковров нет, а раньше были. Хотели снять ковры, да Ваня не позволил. Все кричал: «Кулаки, вон из дома!». Мать в крик… Но кое-что мы все- таки взяли – одежду, одеяла, подушки - что полегче. Потом мать выговаривала: «То не взяли, это не прихватили». Да как возьмешь, если Ваня Некулче не разрешил?

Забыла вам сказать, что в то время, когда Некулче избивал мать, мой младший брат (1932 года рождения) открыл окно и убежал. Успела убежать и одна из сестер, которая была старше меня на 4 года. Старший брат также взял жену с ребенком и скрылся Бог весть куда.

Кто же остался?

Осталась я, мать и сестра-инвалид – глухонемая. Некулче стал меня бить и орать: «Где твой брат?!», я плакала и умоляла, чтобы не били меня и маму.

Сестру нашли в соседском туалете. В. Некулче заметил куда она побежала и подсказал солдатам где ее искать. Ее нашли и приволокли к машине, но она наотрез отказалась в нее садиться. Ее били прикладом, повалили на землю и били ногами, потом о борт машины, но она все сопротивлялась и говорила: «Хоть убейте меня на месте, но в машину не сяду!». Мать плакала и умоляла, я тоже уговаривала сестру: «Фрося, прошу тебя – садись, хочешь, чтобы тебя убили?». Наконец, Фрося села в машину.

Повезли нас на стадион и там в нашу машину погрузили еще несколько семей из городка, после чего нас привезли на железнодорожный вокзал в Кэушанах. Там нас продержали до 8 июля.

8 июля в 3 часа пополудни привезли на вокзал и моего брата 1932 года рождения. Искали его 3 дня по всем родственникам, а нашли в лесу. Только привезли моего брата, как через 20 минут поезд тронулся.

Что это был за поезд?

Товарняк. Вагоны после перевозки скота так и не убрали. Навоз лежал вот… (показывает рукой – а. т.). Среди нас были беременные женщины, дети 5, 7, 9 лет. Все плакали. В нашем вагоне ехали и мужчины. Один из них, Ваня Раку из Каушан всех подбадривал и поддерживал, был сильнее других (вернулся потом в Кэушаны тоже). Он вместе с другими мужчинами проломил пол вагона и в эту дыру сгребли весь мусор.

Поезд ехал без остановок 6 дней, а на седьмой день остановился в лесу, в пустынном месте, где были военные полевые кухни. Накормили нас какой-то кашей овсяной и черным хлебом - таким твердым, что и топором не разрубить. После этого проехали еще три дня и нас опять чем-то накормили – та же самая крупа, хлеб и воду давали. На остановках, если людям надо было по нужде, то вокруг нас охрана стояла очень плотно – солдат к солдату - чтобы не разбежались.

В пути люди еще находили силы смеяться и шутить. Помню, 12 июля в день святых Петра и Павла, мамина кума тетя Оля (плачет) говорила: «Кумэтра (кума) Параскица, пожалуйте к нам на храмовый праздник».

Была у меня тетрадь, в которую я все записывала – где проезжали, чем кормили. По возвращении из Сибири брат выпросил эту тетрадь, отдал кому-то - она и пропала.

Ехали мы еще недели три, 21 день, а кормили нас до реки Бух, очень большой воды. Слышали о такой?

Не приходилось, может Байкал?

Нет – люди называли ее Бух и между собой говорили, что раньше сюда доставили цыган и что нас тут утопят. Потом ехали еще три дня и высадили нас в лесу – не всех, а два вагона. Оказались мы селе Птичье, Шумихинского района, Курганской области. В этом селе Птичье умерли мать и сестра. Сестра прожила 4 месяца, а мать пережила ее на 3 месяца.

Сестре после прибытия становилось все хуже и хуже – она начала харкать кровью. Там не было ни больницы, ничего, да и не разрешали обращаться в больницу. Были там маленькие домики с небольшими оконцами, покрытые землей, чтобы туда войти, надо было согнуться в три погибели, но мы и этому были рады – какой-никакой, а кров.  Были там и шмели – ужалит, аж до крови. Помню, была девушка, Женя Голубова …

Были ли там другие жители, местные?

Местных почти не было – 7 домов всего. Еще там был хоздвор,  там держали несколько пар лошадей, на которых ездили в лес за дровами. Больше там ничего не было – ни школы, ни почты, ни больницы. Мы плакали, а местные нам говорили: «Не плачьте! Вам, худо-бедно был предоставлен кров, а нашим родителям ничего не предоставили».

Что это были за люди, и что стало с их родителями?

Их тоже выслали, в тридцать каком-то году…? Там  у них уже и внуки были. По приезду их высадили в лесу, дали топоры и сказали: «Стройтесь!». При этом их разделили – родители отдельно, братья и сестры отдельно.

Лесником там был очень старый человек, которого звали дядя Кузя. Он рассказывал: «Нас было три брата и сестра когда раскулачили, и я до сих пор не знаю, что с ними стало». Он нас все время успокаивал: «Не плачьте! Вы еще вернетесь в Молдову!»

Чем и как кормились на новом месте?

Магазина там не было. Там была одна женщина, которая летом на телеге, а зимой на санях, ездила за 11 километров в зерносовхоз «Большевик» и привозила оттуда хлеб, спички, соль и сахар кусками. Еще мы продавали местным жителям  из вещей: ковер, шали, платки.

На работу вас выводили?

Нет, на работу нас не водили. Привезли как скотину и бросили. Каждый вечер нас посещал военный, и мы должны были расписываться, что находимся на месте.

Мама скончалась 2 февраля, а Фрося умерла еще осенью. Очень трудно было сделать гробы. Помог дядя Кузя – он нашел горбыль и сделал гробы. Трудно было и могилу копать, потому что земля промерзла. Могилу матери наши молдаване копали 4 дня – наливали керосин, поджигали, а затем вытаскивали растаявшую землю. Они говорили, что могила должна быть как в Молдове. Из пятерых переселенцев нас осталось трое – я, глухонемая сестра и брат.

И сколько вы там пробыли?

В апреле 1950 года за нами, молдаванами, приехали две машины и нас вывезли в Субботинское отделение зерносовхоза «Большевик».

И что с вами дальше было?

Там нас уже выводили на работу. Нас, молдаван из Субботинского отделения отправляли на лесоповал, а местные ухаживали за скотиной. Ну, что я у отца дома лес валила? Деревья пилили двуручной пилой, и они падали вповалку. Тот же дядя Кузя учил нас, как правильно валить деревья. На лесоповале работала только молодежь, а старики оставались дома. Но мы все были молоды – валили лес, чтобы согреть Сталина.

Тогда нам уже стали платить, если мы, три бабы, давали 10 кубометров древесины, то получали неплохо, если заготавливали меньше – меньше получали, или же трудодень не засчитывался, говорили: «Вы не хотите работать!».

Вам тогда было…?

…23 года, брату было 17 лет. Мы с братом работали на лесоповале, а глухонемая сестра оставалась дома. О школе и речи не могло быть.

А где вы там жили?

Нам выделили дом на две семьи – нас трое и женщина с ребенком из села Опачь (Кэушанского района – а. т.). Дом был деревянный с такой же земляной крышей, но чуток повыше. Там нас заедали клопы. Пока горел свет, все было нормально, но стоило потушить свет, как они на нас набрасывались.

Комната наша была небольшая – 12 – 15 кв. м., посреди которой стояла, обитая железом, кирпичная печь – мы ее топили и согревались. Там мы и прожили до самого конца, до 1957 года.

Какие отношения были там между молдаванами, ладили между собой?

Э-хе-хей, ладили, конечно - как дошли до точки, так сразу Господа вспомнили.

Церковь там была?

У нас церкви не было. Помню, там родила одна женщина – я еще с ней покумилась, - и когда ее дочке исполнилось два года мы, молдаване, настояли, чтобы она крестила ребенка. Мы – женщина с ребенком, двое парней и две девушки, пошли в другое село, где была церковь. Название села запамятовала, но это было очень далеко. Там и крестили.

В зерносохозе «Большевик» были ссыльные других национальностей, кроме молдаван?

Кроме сосланных ранее и нас, молдаван, никого не было. Какого рода-племени они были: русские, украинцы, Бог его знает.

А с регистрацией что-то изменилось, с течением времени административный режим менялся?

Каждый вечер, в течение трех лет, к нам приходили и заставляли расписываться. Иногда зимой, по глубокому снегу, вьюга, тяжело, приходили из лесу, а надо было еще и регистрироваться. Иногда и двинуться не можешь, куда уж тут бежать. И еще – если температура опускалась до сорока градусов и ниже, то местных на работу не выводили, а молдаван в лес по такому морозу посылали.

Как изменился ваш рацион, после того как стали получать деньги, чем питались?

Картошкой питались. Там картошку на зиму закапывают в землю. Весной, когда эту картошку откапывают, она такая сладкая! Когда не шли на лесоповал, мы подрабатывали у местных жителей. За работу они нам давали картошку и молоко – местные держали коров. Даже несчастная сестра (глухонемая сестра – а. т.) посещала местную старушку, помогая ей мыть посуду, полы и т. д., и потом по-своему рассказывала: «Тетя Оля дала мне молоко, хлеб, картошку и две лепешки».

Мы тоже начали, со временем, сажать картошку и кое-что другое. Вместе с еще одной семьей и той старухой мы начали обрабатывать ничейный участок земли, на котором лежали горы навоза. Сам знаешь, молдаванин копается в земле, где бы ни был. Сначала мы очистили и обработали землю - около четырех соток. Местные жители все дивились: «Смотри, какие молдаване, смотри, что они делают?!».

Из дому (из Молдовы – а. т.) брат прислал семена огурцов. Мы вскопали и унавозили грядки (всю зиму навоз прел). Посеяли… и были с огурцами. Местные жители, глядя на нас, последовали примеру и научились этому у нас. Скотину мы не держали.

Какими были отношения между местными жителями и молдаванами?

Какими были отношения? Одни относились нормально, другие – «У-у-у, цыгане приехали, цыгане!» - они говорили, - «Чего плачете, вы же добровольно приехали?». На вагонах нашего поезда было написано, что «Едут добровольцы!», т.е. что мы едем добровольно поднимать Сибирь.

В Субботнем школа была?

Там также ничего не было – ни школы, ни больницы. Все это – школа, магазин, больница – были на расстоянии 10 – 12 километров от нас, в зерносовхозе «Большевик».

А что случалось, когда кто-нибудь заболевал?

Никто и внимания не обращал. Я говорила военному, который приходил регистрировать, что мать больна, а он говорил: «Ничего, пройдет – распишись, что есть» - и все. Чтобы попасть в больницу, надо было ехать в район, подавать заявление и получить разрешение. Иначе туда нельзя было попасть.  Я никогда в этой больнице не была.

В Субботнем, у молдаван, малолетние дети были?

Разумеется, были.

Они посещали школу?

Первые годы школу никто не посещал, но со временем начали ходить в школу, хотя и далековато было ходить. Летом еще ходили, а вот зимой…

Какие праздники там праздновали?

Семья у нас была религиозной, праздновали Рождество Пресвятой Богородицы, День святого Михаила Архангела, Введение во храм Пресвятой Богородицы и другие. По праздникам мы на работу не выходили, тогда приходил управляющий и говорил: «Сегодня не праздничный день, выходите на работу». Если не выходили на работу, то вычитывали из зарплаты.

А как праздновали советские праздники?

В эти нерабочие дни мы справляли работу по дому, что-то подшивали, горевали-плакали.

Связь с Молдовой поддерживали – письма писали-получали?

Наше письмо из Сибири было первым в Каушанах. Брат потом рассказывал, что это письмо читала большая часть города. Старшего брата не депортировали и он, а также и соседи, отправляли нам посылки – сало, брынзу, орехи.

Когда умер Сталин, помните?

Помню, снег еще не сошел, а мы на лесоповале были. Дядя Кузя идет и рукой машет: «Э-э-й!». Один из наших, дядя Коля, говорит: «Кажись, дядя Коля чем-то нас порадует». Он нам сказал: «Дорогие мои, вы поедете в Молдавию, Сталин умер».  Радость великая (плачет)! Да и как не радоваться, если он такое натворил… Он натворил?! Наши натворили!

 Из Сибири куда вернулись?

15 марта 1957 года мы вернулись в Кэушаны. В нашем доме поселили какого-то поляка. Сам дом уцелел, но подвал, курятник, пристройки – все было разрушено. Поляк этот не жил в доме, а всего лишь держал в нем 10 – 15 кур. Раз в два–три дня он приходил и задавал им корм. По приезду мы поселились у брата в пристройке, где он содержал птицу. Соседи нам говорили, чтобы мы переселялись в дом, что ничего они (власти – а. т.) нам не сделают.

Увидев как-то, что поляк вернулся домой, мы тоже вошли в дом. Промучились мы с этим человеком несколько дней. Был март месяц, и мы начали потихоньку вскапывать огород – что еще делать человеку в марте?

Через несколько дней вызывают меня и брата в горсовет и говорят: «Почему шумите и не даете человеку спокойно жить в доме?». Я им отвечаю: «Я там родилась, выросла и там же хочу умереть». Председателем горсовета, - тогда уже был не Некулче, он помер,  - был некто по имени Белик. И этот Белик нам говорит: «Послушайте, закон такой, что вы не имеете прав на дом, и если вы не дадите человеку спокойно жить в доме, то мы вас «депортируем» в другой район».

Через пару дней вызывают меня в нарсуд. Прихожу, показываю секретарше повестку и она проводит меня к кому-то. Вхожу:

- Добрый день.

- Здравствуйте, как вас зовут?
                                                                       
- Годорожа Вера.

- Почему это, вы не позволяете человеку спокойно жить в доме?

- Я покоя ему не дам, а дом ночью спалю.

- Да за такие слова я вас в тюрьму упеку.

- Не имеете права. Нет такого закона.

Так мы с ним и перепирались, а спустя несколько дней приходит опять повестка из нарсуда. Там мне сказали, что с такого-то числа нас «депортируют» в другой район. Брат тогда пришел ко мне и сказал: «Ничего не поделаешь, оставь его в покое, иначе переселят тебя в другой район».

Так и остался этот человек жить в нашем доме, хотя он в нем и не жил вовсе и ничего в нем не сделал – только разрушил все. Жена его работала воспитательницей в детском саду, и у них была еще и квартира в центре Каушан.

Была у нас дома пристройка небольшая – 3 метра в ширину, и 4 – 5 метра в длину, под пристройкой был погреб. Поляк этот погреб разрушил, а камень вытащил, и брат потом этот камень у него выкупил и возвел из него стены дома до самых окон.

Выходит, он купил собственный камень?

Получается, так.

Из конфискованного имущества удалось вернуть что-нибудь?

Ничего.

И все-таки, остались в Кэушанах?

А  что было делать? Нас несчастных и так затуркали, запугали. Так и прожила у брата в пристройке, о которой я вам говорила. Своего дома так и не построили.

После возвращения из Сибири, где работали?

Я 36 лет проработала на кухне в больнице, оттуда и на пенсию вышла.

Напоминал ли вам кто-нибудь о том, что вы были в ссылке, на протяжении всех этих лет, возникали ли, в связи с этим какие-то проблемы?

Да нет. Никто нам не досаждал. Разве что, дети Вани Некулче. Дочка его работала в горсовете, и каждый раз, когда приходилось заходить за какой-то справкой, она все спрашивала: «Что, уже вернулись из Сибири?». Я ей отвечала: «Да, вернулась на свою родную землю, или прикажешь там оставаться?».

Вступали ли вы в комсомол, в партию?

В Сибири заставляли вступать в комсомол. Молодежь посылали учиться на трактористов, комбайнеров. Я учиться никуда не пошла, и в партию не вступала.

Какие мысли и чувства вызвали у вас перемены 80 – 90-х гг., что испытали тогда?

Думала, что станет лучше, не все же коммунистам у власти быть, должны же и наши прийти. Теперь, слава Тебе, Господи Иисусе!

Вас реабилитировали. Получили ли вы какую-то компенсацию за конфискованное в 1949 году имущество?

Пошла я к одному, он еще в парике ходил – Корой его звали, пожаловалась, что не могу вернуться в свой дом, а он сказал, что прав на дом я не имею, но государство о нас позаботится.

Создали они комиссию, в которую входили Фрунзе, Буга и др. Они посетили дом брата, увидели, в каких условиях жили – вместе с курами, и постановили выделить нам двухкомнатную квартиру, в течение полутора лет. Другим решили выплатить по 7000 лей, а нам обещали квартиру – напротив нарсуда строился дом. До сих пор ждем, но не дождемся. Дочка по судам ходила, да все без толку.

Положили мне, потом, 7000 лей на сберкнижку, да и с ними ничего путного не вышло.

Чем была для вас советская власть? Как ее охарактеризуете в двух словах?

Для меня это была большая беда и великое горе. Как вспомню, что мать и сестра лежат в чужой, враждебной земле (плачет).

Мы, девчата, сочинили и пели там такую песню «Drumul Siberiei» (декламирует): - Rătăcesc prin țări străine, de căminul depărtat; - Dar gîndind la-mea casă, lăcrimi rîuri am vărsat; - Cu străini am stat la masă și cu ei am ospătat; - Dar gîndind la-mea casă, lăcrimi rîuri am vărsat; - Of, în țara mea frumoasă am lăsat un tată bun; - Și o maică cea mai blîndă, ce de lăcrimi a orbit; - Vezi o casă culminească și-o casuță dedesupt; - Este vatra părintească, unde laptele l-am supt; - Vezi o casă bătrînească, unde maica ne-a crescut; - Oh, în țara dușmănească a rămas măicuța mea și scumpa surioară; - Ași muri, vreau să mă-ngroape în  pămîntul bătrînesc – unde m-am născut și-am crescut! - Rătăcesc prin căi străine, de cămin îndepartat; - Fie pîine cît de grea tot mai buna-i-n-țara mea: - Cu străini am stat la masă și cu ei am ospătat ;- Fie pîine cît de grea tot mai buna-i-n-țara mea.

А как сложилась жизнь здесь после возвращения из Сибири?

Я была очень рада, что вернулась, очень. Жизнь была нормальная – работала, получала зарплату. Могла купить все необходимое.

Какой период вашей жизни Вы считаете самым счастливым?

После возвращения из Сибири. Я там столько мук вынесла, столько голода и холода, что и не чаяла вернуться в Молдову.

Здесь я вышла замуж. В 1967 году у нас родилась дочь, у которой я и живу сейчас. Муж мой скончался.

Вашей дочери про Сибирь рассказывали?

Рассказывала, и когда малая была – в пятом, шестом, седьмом классах – и сейчас. Она мне говорила: «Мама, мне плохо становится, когда слышу, через что пришлось пройти вам с бабушкой. Не могу это слушать».

После окончания школы она поступила в институт, проучилась 6 лет, вернулась, вышла замуж. Вдвоем с мужем работали, на свои деньги и дом себе выстроили.

Пенсию получаете хорошую?

Слава Богу, получаю 800 лей. Раз в год, бывшим «депортируемым», хоть что-то, да выплачивают – и на том спасибо.

Спасибо Вам за интересный рассказ. В 86 лет Вы сохранили отличную память.   

Интервью, транскрибирование и литературная обработка Алексея Тулбуре.

Перевод на русский язык Александра Тулбуре. 

Интервью от 11 августа 2012 г., транскрибирование 28 – 30 августа 2012 г.