Култуклу (Параскив) Мария Зиновьевна  г. р. 1946 (47) г. Оргеев

Это интервью специфическое. Г-жа Мария Култуклу в силу малого возраста не могла помнить события 1949-го года и нескольких последующих лет. Мария Култуклу (она это признает) в большой степени воспроизводит не собственные воспоминания, а то что слышала от других (родственников, других людей) или то, что где-то прочитала. Это называется пост-памятью. Посему это интервью должно читаться с учетом этого феномена пост-памяти (Институт устной истории Молдовы). 

 

Госпожа Култуклу скажите, пожалуйста, где и когда Вы родились, расскажите о своих родителях, братья…

 

Родилась я в селе Бушэука  Резинского района в 1946 году. Семья у нас была очень большая: дедушка – Параскив Арсений Андреевич (1883 г. р.) бабушка Мария (1883 г. р.) отец Зиновий (1919 г. р.) мама Вера (1923 г. р.) сестра Гликерия (1942 г. р.) сестра Елена (1943 г. р.) и я 1946 года. Вообще-то я родилась в 1947 году, но документы были утеряны. Почему я всех перечислила? Потому что вся наша семья была депортирована и брошена в сибирскую мерзлоту.

 

Семья у дедушки была большая – десять детей. Из них одна стала врачом, а остальные - преподавателями. Представьте себе, а речь идет о начале ХХ века, чего это стоило – дать образование всем детям! Дедушка был грамотный и постарался выучить всех своих детей.

 

Отец тоже учился на учителя младших классов, но он не доучился, потому что его призвали в армию. В 1944-1945 гг. он участвовал в войне против Японии на Дальнем Востоке. Он был ранен, имел боевые заслуги и награды. Он вернулся когда был большой голод 1946 – 1947 гг. Учителем он тогда работал недолго, потому что дедушка тоже учительствовал.

 

Он закончил учебу еще при царе Николае и прослужил в армии 25 лет, был грамотным и в совершенстве владел, как румынским, так и русским языком. Отец был таким же, а мать училась на медика.

 

Не могу сказать, что дед был богатым. Но вот это здание, в котором сейчас находится исполком (в г. Оргееве – а.т.) построил мой дядя Константин, который во времена Великой Румынии был директором отдела образования в Оргеевском уезде.

 

Потом другой дядя со стороны отца был учителем в Криулянах, одна из сестер отца тоже…,  короче разбросало их по всей Молдове, и все были учителями. В 1944 году они  ушли в Румынию, поскольку русские наступали, а они забирали всех, кто был образован. Совсем недавно я была там, вся Румыния полна моих родственников – везде есть Параскивы. Мои двоюродные братья преподают в университетах Сибиу, Тимишоары, Алба Юлии. Осталась у меня одна тетя, которой 99 лет – она одна из всех стала врачом.

 

На момент депортации, сколько вас было в семье?

 

Отец, мать, трое детей и бабушка с дедушкой. Все мы жили в одном доме. Старшие братья хотели взять отца с собой в Румынию, поскольку они понимали, что может произойти, но он отказался, потому что не мог бросить родителей – бабушка была разбита параличом, хотя и говорила. Отец, как младший в семье, не мог бросить родителей, поэтому он отказался ехать и остался, чтобы ухаживать за ними. Однако он недолго остался в Молдове. В 1949 году русские потребовали у отца, чтобы он помог им организовать в селе колхоз, но отец отказался. Он работал учителем в школе, был начинающим педагогом. 

 

Дедушка также преподавал в школе?

 

Дедушка уступил отцу свое место в школе и уже не работал. На все село только он один был грамотным – Параскив и его дети.

 

Отца, как я уже говорила, попросили помочь в создании коллективного хозяйства, но он отказался: «Я рядом с этими людьми рос, как могу я отнять у их детей последний кусок хлеба, когда им и надеть нечего, и ходят в опорках?». Села то были маленькие и народ жил очень бедно. Мои дедушка с бабушкой тоже не богато жили. На девять человек детей у них было 9 гектаров земли и около 30 соток виноградника, была еще упряжка волов, лошадь, восемнадцать овец и свинья с поросятами.

 

Дед считал, что дети должны учиться и быть грамотными, потом они могут обучиться чему угодно. Еще в те времена он придерживался таких взглядов. Этого дедовского принципа придерживались и в нашей семье, в которой было восемь детей - шестеро из них получили высшее образование. Дедовский принцип – дети и внуки должны быть грамотными и образованными – соблюдался и в нашей семье.

 

Вернемся к 1949 году…

 

Итак, отец не принял предложение советских властей участвовать в создании колхоза и за это он понес наказание – его каждый день таскали в район и стращали всякими карами. Так продолжалось до июля 1949, когда однажды, в 3 часа ночи… Отца дома не было, его вызвали в район. Дедушки тоже не было – он был в поле – было лето и надо было за пшеницей, кукурузой смотреть, или за волами с лошадьми присматривать. Дома осталась одна беременная мать с тремя детьми и больной бабушкой.

 

Пришли солдаты и выбили дверь, потому что они нас ненавидели. Ведь речь шла об образованном человеке, который мог вести в селе враждебную политику…  Мне было всего три годика, и я спала вместе с матерью, средняя сестра, которая 43 года, спала с нами, а старшая сестра на лежанке за печкой. Они ворвались в дом и разбудили нас.

 

Мать мне рассказывала, что как только вошли в дом, они сорвали с нее одеяло и приказали: «Вставай! Бери детей и выходи на улицу!». Не понимая, что происходит, она, бедная, подхватила меня на руки, сестру взяла за ручку и вышла во двор. Там двое солдат стояли у дверей, один стоял перед машиной, у ворот, а четвертый сидел в машине. Казалось, что они над нами издеваются. Меня, как самую маленькую, схватили за руку и бросили в машину как камень, как куль. Потом взяли и мою сестру… Два солдата притащили парализованную бабушку вместе с подстилкой, открыли борт и просто забросили ее в кузов.

 

Мать той ночью испекла хлеб и она хотела войти в дом, чтобы взять детям хлеба и одежду, потому что мы все были в одних ночных сорочках, но солдаты ее не пускали, Направили ей в грудь оружие и говорили: «Кулакам нечего брать!» Долго их мать упрашивала, чтобы разрешили взять хоть одежду для детей! Солдаты все-таки разрешили ей войти в дом, и она взяла хлеб со стола, кое-какую одежду с вешалки, да прихватила подмышки ковер, который она еще раньше вывесила на улице. Погрузили нас на машину, распахнули ворота и повезли.

 

Когда доехали до окраины села, мать заметила, что одного ребенка нет! Гликерии, старшей, с нами не было. Она хотела сказать об этом солдатам, но бабушка сделала ей знак, чтобы молчала. Она думала, что нас ведут на расстрел! (плачет). Простите, но я очень переживаю, когда вспоминаю, что я пережила за всю свою жизнь и то, что мне рассказывали родители. (пауза)…

 

Куда вас повезли?

 

Мать промолчала и больше ничего не говорила …, а нас привезли на железнодорожную станцию в Шолданешты. Там у мамы жила сестра, которая была замужем за врачом местной больницы. Мать подумала, что можно каким-то образом, через кого-то передать сестре, что ребенок остался один и нужно его забрать оттуда. Но получилось совсем не так. Нас сразу повезли на станцию и погрузили в товарные вагоны, используемые для перевозки скота. Просто открыли двери и затолкали нас туда.

 

Народу там было много. Люди стояли как спички в коробке. Кричали все – и взрослые и дети. Бабушка оказалась под ногами людей, и все через нее перешагивали. Мать, на седьмом месяце беременности, стояла и крепко прижимала к себе меня и сестру, боясь нас потерять и соображала как быть с оставшимся ребенком. Представляете, в каком она была состоянии, и что ей пришлось пережить!

 

Два дня нас продержали без пищи и воды. И все это время машины подвозили из сел других людей, которых грузили в те же вагоны.

 

Мамина сестра узнала, что нас депортируют и пришла на станцию, надеясь нас разыскать. Она шла вдоль поезда и кричала: «Вера! Лиза!», и мать (плачет) услышала ее в этой в суматохе – многие разыскивали там своих родственников. У матери был платок, который подарила старшая сестра. Она сквозь щель в стенке вагона вытащила этот платок и помахала им. Сестра заметила, подошла к нашему вагону и узнала от матери, что Гликерия осталась одна, и ее нужно разыскать… Тетя все выслушала и ничего не сказав, ушла. Что  было потом, мы узнали из писем, которые тетя посылала нам в Сибирь.

 

А что случилось с семилетней Гликерией, куда она подевалась?

 

В доме ее не заметили, а утром она проснулась и вышла из дома.. Плача, сестра ходила по селу и какая-то старушка ее спрятала у себя. Наша бабушка со стороны матери – Акулина Кондратьевна Мельник жила на краю села и не знала, что нас депортировали. Старушка, которая укрыла нашу сестру, пошла к ней и рассказала все о нас и о Гликерии.

 

Бабушка сказала, что если сестру приведут к ней, то именно у нее сестру и будут искать, поэтому надо найти подводу, посадить на нее девочку, укрыть соломой и отправить в Шолданешты, потому что там никто ее искать не будет. Они не знали, что тетя Лиза (мы ее звали крестная Лиза) обо всем уже знала. Нашли человека, заплатили ему, и он отвез Гликерию к тете в Шолданешты.

 

Однако шолданештская родня не могла приютить сестру под ее настоящей фамилией, и записали сестру под чужим именем (тогда умирало много взрослых и детей). В одной из семей скончалась девочка, и Гликерию записали под новой фамилией. Потом под этой фамилией ее удочерили. Все это было сделано с согласия райисполкома. Если бы запоздали с формальностями, сестру могли бы отправить в детский дом. Ее привели домой и предупредили, чтобы никому не говорила о своих родственниках, а если спросят о родителях, всем говорить, что они умерли.

 

Вернемся на станцию в Шолданешты.

 

Через два дня поезд тронулся, и мы так и не узнали, что сестру нашли. Снова началась страшная суматоха, и поднялся крик. За первые три дня в поезде нам не давали ни пищи, ни воды.

 

Вам об этом рассказывала мать?

 

Да, это нам мама рассказывала, но со временем и я стала вспоминать. Видимо, от перенесенного страха, некоторые моменты врезались в память.

 

Поезд тронулся. Бабушка лежала на полу, на подстилке. Я сидела возле нее, держась за ее ногу, и плакала. Мама стояла на ногах, тесно прижав к себе мою сестру.

 

Первая остановка была где-то через три дня. Солдаты ходили с мешками картошки и кидали ее в вагоны. Каждый ловил картошку и отдавал ее детям. Мать, бедная, тоже  ее ловила и отдавала нам с сестрой и бабушке.

 

Потом, через сутки, состав остановился возле какого-то села. Нас выстроили в одну шеренгу и стали поливать водой из шланга. Все стояли с открытыми ртами, чтобы попить немного воды. Мама как-то умудрилась набрать немного воды и для бабушки. В таких условиях мы «путешествовали».

 

Где-то через неделю люди начали умирать. Помню, что покойников раздевали донага, а одежду солдаты бросали нам и ее разбирали те, кто в ней нуждался.

 

Нужду справляли в ведро, которое стояло в углу вагона – женщины и девушки юбками прикрывались… короче, все это было сплошное несчастье

 

Через три дня состав снова остановили и высадили самых крепких – в том вагоне ехали и несколько мужчин, вернее, 17-летних юнцов им давали заступы и лопаты, чтобы вырыли могилы и похоронили умерших.

 

Когда их высаживали в первый раз, все начали кричать и вопить – думали, что их поведут на расстрел, но их всего лишь заставили копать. Обессиленные от голода, они не могли копать глубоко…  И так мы ехали этим поездом долго, около 23 дней.

 

Помню, как прошли роды в вагоне. Там был мужчина, которого выслали вместе со всей многодетной семьей, в которой было 11 детей, мал мала меньше – старшему было 17 лет, а жена должна была родить двенадцатого. Она родила девочку, но сама умерла при родах. Дядю Думитраке, как звали того мужчину, сослали вместе со всей семьей, только потому, что он, чтобы прокормить свое семейство, построил мельницу.

 

Малышку завернули в материнское платье, и этот человек все ходил и спрашивал у женщин, нет ли у кого хлеба, чтобы сделать ребенку соску из хлебного мякиша. Спрашивал он и кормящих женщин, но те ничем не могли помочь – от одной картофелины в три дня, какое молоко?! Эти хлебные соски и спасли девочку. Человек этот был одет в длиннополый армяк без пуговиц, из домотканого грубошерстного сукна с широкими рукавами и он постоянно носил эту девочку за пазухой.

 

Ехали мы около 23 дней, но по пути состав останавливался, и от него отцепляли по вагону. Как только доехали до лесистой местности, поезд останавливался, открывали вагон и выводили людей, а вагон отцепляли от состава. Там людей ждали машины – молодежь от семнадцати лет погружали в одну машину, женщин и детей - в другую, стариков в третью, мужчин отдельно. Таким образом, людей разбивали по категориям.

 

Семьи разъединяли?

 

Людей выбирали словно скотину. Там были военные и гражданские, которые говорили: «Мне нужны люди трудоспособные! Старики мне не нужны!».  Им нужна была рабочая сила. Только, что в зубы, как лошадям, не заглядывали.

 

А вы, в каких краях оказались?

 

Мы попали на Алтай – Хабарский район Алтайского края. Как только доехали до Новосибирска, от состава отцепили первый вагон, а там так и пошло – вагон отцепляли и людей распределяли – кому и какую работу выполнять. Потом дошла очередь и до нашего вагона – это был большой город Хабары – районный центр.

 

Поезд остановился и нас выгрузили. Как сейчас помню, одеты мы были кто во что, а там уже было очень холодно.

 

В июле – августе и уже было холодно?

 

Да, уже было холодно. Мы приехали в августе, и, кажется, прошел дождь. У них там в сентябре снег выпадает. В августе там также холодно, как у нас осенью, тем более в лесу, после дождя! В этом лесу нас ждали машины с солдатами, которые сначала погрузили на машину бабушку, потом нас с матерью, кроме нас в этой машине разместились дядя Думитраке со всем семейством, а также семья из Киперчен по фамилии Тирон – женщина с тремя детьми , которых звали Валентина, Михаил и, кажется, Ион. Наши многодетные семьи поместились все в этой машине.

 

Мы поехали. В лесу было темно, а вокруг были одни большие деревья. Дядя Думитраке говорит: «Вот, ведут нас на расстрел – куда еще им нас вести?». Машина ехала по узкой лесной дороге, как вдруг поднялся волчий вой. Дядя Думитраке опять говорит, что, видать, везут нас волкам на съедение - откуда нам было знать, куда нас везут!

 

В глуши леса мы остановились у деревянного дома…

 

Там был всего один дом?

 

Дом был один, может лесника, а может чья-то бывшая усадьба, потому что был с крыльцом и террасой. Дом был большой, но ступени деревянной лестницы, по которой мы поднимались, уже прогнили. Крыша местами провалилась. Пол был выстлан из толстых бревен, но по бокам он также прогнил. Другими словами, посреди векового леса стоял старый дом.

 

В этом бараке было очень много людей – это были молдаване, которых привезли раньше. Привезли нас и сказали: «Выберите себе уголок!». Дядя Думитраке со своим семейством тоже расположился в углу. Там было около двадцати семей. И все были молдаване. Люди сидели на полу, постланном соломой, как скотина какая. Те, кто прибыли раньше нас, не знали, где находятся, значит, они прибыли незадолго до нашего приезда. Их держали взаперти, под охраной.

 

Мы пробыли там какое-то время. Приходил солдат и составлял список, записывал каждого - кто с кем в родстве, откуда родом и какого года рождения. Уходил один военный, через несколько часов появлялся другой и проводил ту же процедуру, потом появлялся человек в гражданском, и все начиналось сначала. Все приходили и писали, а для чего и с какой целью это делалось, мы не знали! Видимо, так вели учет. Таким образом, мы узнали, что там было 20 семей.

 

Воды и пищи нам не давали. Через два дня пришли два солдата и трое гражданских. Они принесли с собой ведро, продырявленное пулями, несколько кастрюль, топоры, лопаты, косу и другой инвентарь, сложили все это в углу и ушли. Потом на телеге приехал какой-то русский, выгрузил несколько мешков и баки с водой. Перетащил их в дом, вместе с солдатскими алюминиевыми кружками. Помню, что он дал каждому по кусочку хлеба, но этот хлеб был настолько горек, что его нельзя было в рот положить. Он дал каждому еще по картофелине и ушел, заперев дверь.

 

Некоторое время спустя он пришел и начал выводить людей на работу – покормил, значит, а теперь пора и за работу. У него был список, в котором было указано, кого и на какую работу отправлять – мужчин на одну работу, детей от семи лет на другую, тех, кому четырнадцать и больше – на другую работу.

 

Местная администрация где находилась, в другом доме?

 

Не знаю, потому что мы были заперты, но другого дома там не было. Они откуда-то приходили. Итак, всех распределяли по работам. В бараке оставались лишь больные да малые дети до семи лет. Мне было три года, и я оставалась с малышами. Всех кто был меньше семи лет, оставляли под замком, остальные уходили на работу.

 

Кто-то из взрослых оставался с вами?

 

Нет, никто за нами не присматривал, если не считать парализованную бабушку и еще одного больного старика, который не мог двигаться. В остальном, мы были без присмотра, предоставленные самим себе. Никому до нас дела не было.

 

Детей от семи лет выводили на работу?

 

Сейчас я вам все расскажу по порядку, ведь мне тоже приходилось работать. Значит, утром людей выводили на работу, а вечером приводили обратно домой. Люди страдали от голода, им ничего не давали кроме картошки, того горького хлеба и воды. Кстати, я забыла вам сказать, что по прибытии, нам, кроме того горького хлеба выдали и по одной селедке на семью, но она была вся обсыпана солью. Помню, мать говорила, что эту селедку мы кушать не будем, потому что она очень соленая. Мы плакали и просили рыбу, но мать не разрешала. Она два года проучилась на медицинском, и знала, что если мы съедим эту солонину, то с нами будет покончено. А другие от голода эту селедку ели, бедняги.

 

Люди возвращались с работы и падали как подкошенные от усталости на солому. Как я Вам уже говорила, мать была беременна, и ей было очень плохо. Остальные женщины также страдали, а дети плакали от голода.

 

Прошло две недели.  Семьи начли расселять по другим местам. Людей отправляли налегке, без подводы или иного транспорта, просто брали и отправляли. Пошли! Мы даже не знали куда их ведут. Недалеко от нас была небольшая деревня – Усть-Курья, в которой было шесть домов. Там жили местные сибиряки. Наших переселяли туда. В конце концов, подошла и наша очередь.

 

Вскоре к нам приехал отец. Мы очень обрадовались его приезду!

 

Отец приехал один?

 

Да, он пришел один, потому что его посадили в другой вагон.

 

А с ним что случилось, как его нашли?

 

Его, так же, как и нас, депортировали, но посадили в другой вагон. Когда он вернулся из района, солдаты сразу его взяли и привезли на станцию, но в другой вагон, поэтому он попал в другое место. Отец, добравшись до пункта назначения, сказал, что у него семья и больная мать, поэтому он хочет быть вместе с семьей. Про дедушку он ничего не сказал.

 

Отец хорошо знал русский язык, и они его принимали за своего, тем более, что он был высоким, здоровым, крепким мужиком. Тамошние власти разрешили ему разыскать семью, но поставили условие – он должен был по прибытии активно помогать в организации колхоза. Отец однажды уже отказался от подобного дела, так что о повторном отказе и речи не могло быть, и ему ничего не оставалось, как согласиться.

 

Однажды приезжает машина с военными, и вместе с ними приехал отец. Мы так сильно обрадовались. Нас взяли и перевели в Усть-Курью. Всех молдаван перевели туда. Жилья не предоставляли, но по прибытии на место им выдавали инструменты и разрешали рыть землянки, чтобы было, где жить.

 

Когда мы прибыли на место, сделали то же самое. Папе выдали инструмент, чтобы он вырыл себе землянку, а потом он должен был организовать колхоз. Он собрал людей и сказал им: «Слушайте, ребята! Мы все равно отсюда как-нибудь выберемся! Если мы хорошо организуемся, будем хорошо работать и все сделаем как следует, то они увидят и разрешат нам вернуться домой!». Молдаване послушались отца.

 

Все это произошло уже в деревне?

 

Да, это было в Усть-Курье – деревеньке, расположенной на берегу Лены, где не было никакого колхоза, а было всего лишь шесть домов, в котором жили местные жители – сибиряки.

 

Чем должен был заниматься этот колхоз?

 

Нужно было, в первую очередь, вырубить и выкорчевать лес. Потом прислали двадцать коров, для открытия фермы. Коров они взяли у местного населения, у тех, кто казался им более состоятельными. Таким же образом были доставлены и свиноматки – отбирали у людей и доставляли в колхоз. Отец расписывался и принимал на баланс.

 

Древесина, которую заготавливали молдаване, шла на строительство коровника и свинофермы. На очищенной от леса земле должны были посеять пшеницу - были привезены семена и трактор с сеялкой. Потом все взялись за дело.

 

Это было в том же 49-ом году или уже в 50-ом?

 

Это было в том же году. Зиму мы встретили в бараке. Мама в этом бараке родила. Ее беременную выводили на работу, и она работала до изнеможения. Ноги у нее были обмотаны каким-то тряпьем. Однажды ей стало плохо, и она вернулась с работы пораньше. Ей разрешили уйти, потому что начались предродовые схватки. На улице уже был снег. Она  пришла и на полу, прикрытом соломой, возле бабушки, родила мою сестру.

 

Я помню, как мать родила сестру. Я держала маму за ногу и кричала, бабушка махала руками и делала старшей сестре знаки, чтобы оттащила меня – после перенесенного в поезде страха, бабушка не могла говорить. Я кричала и держалась за мать, а она после родов встала, разорвала рубаху и запеленала сестру – это случилось 15 сентября 1949 года.

 

А из взрослых никого не было, чтобы помогли?

 

Из взрослых никого не было, кроме нескольких больных стариков и старух и малых детей. Помню, что после того, как запеленала сестру, мама усадила меня на солому, завернула мне ноги большим платьем – оно осталось от женщины умершей в поезде – на ноги положила мне на ноги сестру, чтобы согревала ее. Старшая сестра находилась возле бабушки. После этого, мать взяла ведро и как была босиком, пошла за водой. Нужно было согреть воду.

 

В глубине дома была печь-каменка, которую люди топили, чтобы хоть как-то согреть барак. Там же согревали и воду и пили эту воду, чтобы не есть снег. Только успела мать согреть воду и помыться, как за ней пришли солдаты: «Ага, тебе уже лучше?», взяли и увели ее обратно в лес, на работу. Она бедная, работала и никому не сказала, что после родов.

 

А я, хоть сама была ребенком, так и застыла с младенцем на ногах, которого должна была согревать, пока мама с работы не пришла. Она вернулась, покормила новорожденную, а меня укутала и уложила возле бабушки, чтобы согрелась. Это все со мной случилось, и я все это видела своими глазами! Как я могла все это забыть?!

 

 Через несколько дней, как уже было сказано, к нам приехал отец, увезли нас в деревню и начали создавать там с молдаванами колхоз.

 

Вашего отца поставили начальником?

 

Он у них назывался управляющим. Его поставили руководителем, потому что остальные молдаване русского языка не знали.  Он стал работать с людьми, а мы ту зиму в землянке перезимовали. Страшно было – жуть! Волки подходили к самим землянкам и выли. На полу землянки устраивали что-то вроде очага, растапливали, и дым, который выходил из землянки, отпугивал зверей. Так и перезимовали.

 

Еще хочу вам сказать, что в 1949 – 50-х годах зима была очень суровой, температура опускалась ниже 50-ти градусов. Люди умирали и их не могли похоронить. Покойников подвязывали высоко на деревьях, чтобы звери не съели. Весной собирались хоронить. Бывало, что труп срывало ветром или волки деревья подгрызали, тогда от покойника оставались одни кости! Весной оставшихся покойников погребали. Снег лежал до мая, а в мае уже ручейки текли.

 

Несмотря на сильные холода, той зимой было заготовлено много леса. Отец сказал людям, чтобы они для себя нарубили по двадцать соток леса, который пойдет на строительство жилья. Это чтобы весной у каждого была возможность построить дом. Каждый был волен это сделать, когда хочет и как хочет, благо зимой можно было найти для этого время. Люди так и поступили, потому что русские предупредили – весной будет наводнение и всех затопит.

 

Сначала люди построили легкие жилища из жердей, наподобие хижин, чтобы пережить наводнение, покрывали их камышом, который добывали на болоте. Люди строили себе временные жилища, а кто не мог себе построить, те ютились в других семьях.

 

Весной все началось снова – пахота, скотина…, доярки должны были ухаживать за коровами и доить их, пастухи должны были пасти скот в поле. Все эти  дела должны были быть организованы моим отцом, и он с этим неплохо справилcя.

 

Кроме молдаван, там еще кто-то был?

 

Кроме нас, других депортированных там не было. Было начальство, и были мы. Все там делалось трудом молдаван, а если учесть, что большинство там были женщины, то все делалось трудом наших молдаванок.

 

Районное начальство потом сказало отцу, что молдаване должны будут заплатить за те дома, которые сами построили, а поскольку денег им не платили, приходилось больше работать. Бедные люди согласны были больше работать, лишь бы иметь свое жилище.

 

А чем вы питались в ту зиму?

 

Сейчас я вам скажу. Как только привезли коров, каждой семье дали по пол-литра молока. Тем временем, появилась пшеница, там у них были самодельные мельницы, на которых мололи эту пшеницу и получали муку, каждая семья получала по полмешка муки. Люди из этой муки пекли лепешки. Кроме этого выдавали и по полмешка картошки, и вот с этой картошкой, этими лепешками и молоком, мы выжили в ту зиму.

 

А когда начали выплачивать деньги?

 

Однажды привезли какие-то рваные солдатские фуфайки, испачканные соляркой и дегтем, кому повезет, тому попадалась более-менее приличная фуфайка, привозили также валенки и кирзовые сапоги. Вот, что получали наши люди за свой труд. Они должны были работать за это старье, дом и пищу. Так было весь 1950 год.

 

В начале 1951 года к нам приехал дедушка. На улице была зима, март месяц. Мы о нем уже забыли и не думали, что когда-нибудь его увидим.  Мы очень обрадовались его приезду! Отец ему сказал: «Теперь, когда вы рядом, будете помогать мне в работе. Мы собрали пшеницу, и вы будете выдавать эту пшеницу со склада, согласно спискам – столько-то сдать государству, а столько раздать людям!». С приездом дедушки, отец почувствовал облегчение, и у него появилась возможность закончить постройку дома. Дедушка, в свою очередь, сказал отцу: «Вот, я к вам приехал и думаю, что в Молдову мы больше не вернемся. По пути сюда, я такого насмотрелся, что не приведи Господь! ...».

 

Дедушка прибыл туда как ссыльный спецпоселенец?

 

Нет, он прибыл к нам добровольно. Сначала он поехал в Резину, в районный центр,  где сказал, что хочет найти свою семью. Когда там услышали его просьбу, посадили на поезд и отправили совсем в другую сторону. Так оно и случилось – он попал совсем в другое место. Там он сказал, что хочет воссоединиться с семьей сына, и ему разрешили самому приехать к нам. Нашел он нас нелегко. И добирался очень трудно. Если бы не его грамотность и хорошее знание русского языка – пропал бы.

 

С приездом дедушки всем стало легче. Отец, вместе с дедом стал строить добротный капитальный дом, так, как умеют строить молдаване. Внутри стены были обмазаны глиной и побелены. Из всех построенных молдаванами домов, наш был самый лучший.

 

Огород возле дома был?

 

Да. Отец написал в Молдову и нам прислали семена помидоров, арбузов – это нам бабушка Акулина, мамина мама, прислала. Она же присылала нам посылки с яблоками и орехами. Яблоки, бывало, мерзли и портились, но орехи сохранялись, и день, когда нам давала по ореховому ядрышку, был для нас праздничным. Когда мы спрашивали, откуда эти вкусные орехи и на каком дереве растут, то нам говорили, что из Молдовы.

 

До приезда дедушки нашим родителям некогда было нами заниматься, они с нами не беседовали, и мало заботились о нашем образовании. Мы, дети даже между собой мало общались, а с родителями почти совсем не виделись. Мать была занята на работе и постоянно тосковала по оставшейся в Молдове дочке, а тут еще новорожденная дочка. Мы видели, что мать не вылазит из забот, бабушка больна, поэтому мы были больше предоставлены сами себе – маленькие, напуганные и замкнутые.

 

С приходом отца ситуация немного изменилась, но с приездом дедушки она изменилась еще больше. У него был огромный жизненный опыт, вырастил столько детей. Это был могучий  человек высокого роста – за два метра! Он в совершенстве знал историю, как румын, так и русских! Только с его приездом, мы все – отец, мать и мы, дети, -  вдруг почувствовали себя более уверенными и сильными.

 

Стало чуточку легче?

 

Разумеется. Был построен дом, и мы перебрались в него жить. Дедушка пошел на работу, а работа эта была очень трудной – он должен был день и ночь охранять убранную пшеницу. Кроме того под ответственностью отца были свиноферма и молочная ферма, которые стали достаточно крупными.

 

После войны, в лесу оставалось много беглецов, среди них были украинцы, поляки, литовцы, осетины, которые выходили из лесу, грабили и воровали…

 

Кто такие были?

 

Это были бывшие заключенные и беглецы из тюрем, которые прятались по схронам в лесу.

 

Были ли среди них депортированные?

 

Я не уверена. Насколько я знаю, депортированные жили в селах, а эти прятались по лесам, как дикари. Именно они ходили и воровали все, что под руку попадется – коров, свиней. Приходили вооруженные, на телегах, и грабили. Если бы такое случилось с дедом или отцом, то им было бы не миновать тюрьмы, поэтому и дед и отец, должны были смотреть в оба.

 

Дед был очень умным и рассудительным человеком, и он говорил: «Куча большая, всем хватит, пусть все с нее кормятся!». Там неподалеку было кладбище. Он в какой-то могиле сделал лаз, дошел до гроба, вытащил оттуда останки, и когда те приходили грабить, дед отсиживался  в этой домовине. Иначе  его могли убить, как это случилось с другими сторожами.

 

Это так было? Впервые слышу о чем-то подобном.

 

Так и было. Утром, когда приходили русские солдаты и находили дедушку живым и невредимым, говорили: «О, вот и наш дед. Все в порядке, дело свое знает. Не подстрелили еще!». А он, что делал?  Бандиты наполняли мешки, а он потом снова насыпал кучу. И все было чисто.

 

И часто такое случалось?

 

Довольно часто, особенно во время уборки, когда приходили не только грабители из леса, но и местные русские, которым очень трудно жилось и таким образом они спасались от голода.

 

Потом дела наладились – у нас был свой дом, мать работала медиком и оказывала помощь больным.

 

А вы и другие дети?

 

Когда мне исполнилось шесть лет, меня послали на работу. Это случилось летом, я пошла на работу, чтобы получить «паек» побольше - 200 граммов молока, а для этого я должна была пойти в лес. Сначала я шла в «сельскую столовую» и брала литровую банку борща на трех человек, три куска хлеба, три картофелины и бутылку молока. Все это я складывала в небольшую торбочку и несла обед работникам в лес. Перед этим меня кормили – я пила молоко, ела, что давали, и отправлялась в лес.

 

Представьте себе, как я, шестилетний ребенок, шла через эту тайгу,  по узкой тропинке, а вокруг все было незнакомым. Шла по нехоженым местам, где бродили волки. Мне говорили: «Иди в ту сторону, откуда слышен стук топоров и найдешь их!» - и я послушно шла.

 

Должна вам сказать, что молдаване, куда бы они не попадали, везде находили общий язык с местным населением, но были и такие места, где люди были очень недобрые. Мы попали как раз в такое место. Очень жестокие и недобрые люди были эти сибиряки.

 

Мне было трудно идти лесом, я шла и плакала. Однажды меня окружили шестеро волков. Я бросила свои припасы и вскарабкалась на дерево. Волки съели всю еду и ушли себе, а я спустилась с дерева и пошла к людям.

 

С приездом дедушки мне стало легче. Он тоже работал на лесоповале, и я носила ему обед. Они работали втроем – дедушка, дядя Михай Флоря и еще один человек. Я была очень рада, что теперь не придется нести обед незнакомым людям. Я буду нести его деду, а значит и мне кусочек перепадет.

 

С волками у меня был еще и другой случай. Однажды, я, как обычно, взяла свои торбочки и пошла в лес, а дедушка научил меня не пугаться, когда встречу собак, а влезть на самое толстое дерево, потому что там кругом были вековые толстые деревья. Они были большими и крепкими, а их ветви переплетались. Дедушка говорил: «Ты не бойся, прыгай с ветки на ветку, так и доберешься до меня!». В этом возрасте ребенок  выполняет в точности, все, что ему скажут (улыбается). Я шла по лесу, собирала ягоды и ела, как Красная Шапочка, а потом наступила на колючку. Положила торбочки на землю и стала доставать колючку. В это время снова появились волки.

 

Я смотрю, две собаки.  Пытаюсь достать кусочек хлеба, чтобы кинуть им, а сама говорю: «На, Шарик, на!». Думала что отстанут, а они стали приближаться ко мне и клацали зубами. Потом появились еще две собаки с другой стороны. Тогда я опять бросила свои торбочки и залезла на дерево, начала прыгать с ветки на ветку и кричала при этом: «Дедушка, собаки! Дедушка, собаки!». Дедушка услышал, пришел и взял меня на руки, и я успокоилась. В тот день они, бедные, остались без обеда и работали голодными.

 

Госпожа Култуклу, Вы рассказывали о создании колхоза, а объекты социального назначения - школа, клуб, почта, общественная баня, пр. там были?

 

Когда колхоз начал становиться на ноги, тогда начали строить школу, а до тех пор там не было ни магазина, ни врачей – ничего.

 

В первую очередь построили школу. Отец и дед убедили районные власти, что дети должны учиться! Начальство сказало: «Стройте школу, если вам нужно!» и тогда все взялись за дело. Школу построили из бревен. Женщины проконопатили стены мхом, и этот мох держал тепло.

 

В школу записывали всех детей – от шести до четырнадцати лет. Все пошли в один и тот же класс, потому что все должны были выучить русский язык. В классе младшие дети сидели вместе со старшими. Учительницей была прислана молодая женщина, которую звали Тамара Алексеевна.

 

Меня отдали в школу с шести лет, и вместе со мной пошла и моя восьмилетняя сестра. По характеру я была очень непоседливой, и дедушка занимался моим воспитанием. Я с малых лет была шалуньей. Там было несколько русских семей – около шести, но они были многодетными. Дети местные кидали в нас камни и обзывали: «Молдаван – дурак!».

 

Дед нас с сестрой учил следующим образом: приходил с работы, брал меня на руки и говорил нам, что мы должны учить русский язык и хорошо его знать, но при этом не забывать, что мы румыны. Помните, - говорил он, - язык наш румынский! Мы из Бессарабии, но мы говорим по-румынски! Ваши дядья, тети и братья в Румынии – дядя Костя, дядя Василий, тетя Анна, тетя Зина!». Дедушка постоянно повторял эти имена, чтобы мы их запомнили. Еще он говорил: «Никогда не позволяйте русским обижать себя! Вы должны быть сильнее!». Дед говорил также о том, что Сталин над нами измывался!

 

Дедушка говорил вам тогда такие вещи?

 

Так нам говорил дедушка! Но он также поучал, говорил: «Ты маленькая, но сумеешь сохранить секрет, никому не скажешь!». Он мне больше доверял, чем старшей сестре, потому что я с малых лет была замкнутой и очень любила дедушку с бабушкой! Он со мной часто беседовал и говорил: «Сталин измывается над нами! Помнишь, как вас везли на поезде, что они с вами сотворили, как страдала бабушка?». Короче, он все время повторял, чтобы память живая была! И в то же время предупреждал, чтобы я никому не говорила, что дедушка про Сталина рассказывал: «Куда не пойдешь, никому не говори, что дед про Сталина рассказывал. Если кто спросит, «Кто это Сталин?» ты отвечай: «Не знаю, кто это Сталин, если вы научите меня и скажете, кто он, я вам скажу…» и больше ничего не говори!» (улыбается). Он много рассказывал про Сталина, Маленкова, Ворошилова. Такое вот, воспитание.

 

Лето прошло, и меня отдали в школу. Мы шли вместе с сестрой, а она держала за руку и говорила: «Ты помнишь, что дедушка сказал? Ничего не говори про Сталина!». Так она со мной говорила по дороге в школу. И еще предупреждала: «Не говори по-молдавски и никому не говори, что мы румыны, как сказал дедушка! Скажи, что мы говорим по-русски, видишь, как над нами издеваются эти русские?!». А я ей возражала, что не боюсь: «Вот увидишь, как я буду с ними драться!». Сестра меня стращала и говорила, чтобы я не смела этого делать, потому что меня выгонят из школы. Вот так меня воспитывали сестра и дедушка.

 

Нас посадили за одну парту – сестре задавали уроки посложней, а мне что-то попроще. Как только выходили из школы, русские уже нас ожидали в сторонке, и начиналось: «Молдаван – дурак! Молдаван – дурак!». Понятно, что в таком положении, я не могла никому спустить, хоть и малая была. Не унималась, пока кого-то не отделаю. Многим от меня доставалось (улыбается).

 

Зимой в школу нас отводил дедушка. Сестра шла с ним за руку, а я была сзади. Мороз тыл жуткий и снег шел, а одежда и обувь у нас были худые. На руках у нас были самодельные рукавицы, которые мать сшила нам кусков материи. Очень трудно было, но дедушка говорил, что школу пропускать нельзя. Главное наше дело была учеба.

 

И вот однажды, когда шли мы по реке, а на ней были проруби, из которых люди доставали воду или удили рыбу (рыба, грибы, ягоды – это было дополнением к нашему скудному рациону), я провалилась в такую прорубь и потащила за собой сестру. Дедушка быстро меня вытащил, укутал и понес нас домой. Дома я лежала целый месяц, потому что схватила воспаление легких. Спасли меня разными травяными отварами, которые тоже дедушка доставал, а также молоком, которое мне полагалось за работу. Если бы на одной картошке сидели, то, наверное, померла бы.

 

Режим питания изменился, со временем?

 

В1952 году уже начали платить деньгами, не очень много, но все-таки платили. Уходить куда-нибудь никому не разрешалось, магазина не было, но приезжала машина с товарами, и продавщицей в сопровождении охраны, и там можно было купить кое-что. Людям было в новинку, что их труд оплачивался.

 

Летом нам, детям, нелегко было. После уборки урожая посылали нас собирать колоски. Всех детей заставляли работать. В лес по грибы, ягоды шли не просто так – нужно было собрать столько-то килограмм и сдать государству – это у них считалось сырьем, годным  для переработки.

 

Еще мы летом на рыбалку ходили – это был дополнительный источник питания.

 

В марте 1952 года у нас родился брат Василий, который умер в семимесячном возрасте – мать постоянно была на работе, и за ним некому было ухаживать. Потом родилась сестра Нина, которая и сейчас живет и здравствует - работает директором школы в Магдачештах.

 

Вы помните смерть Сталина?

 

Мы как раз были в школе. Вошла учительница и сказала. чтобы все встали, сняли с себя все белое и положили в стол, потому что умер Сталин. Я же знала, что это самый лютый враг нашей семьи (смеется) и  крикнула: «А хорошо, что он умер! Это он нас сюда привез с нашей Бессарабии!». Все повернулись и смотрели на меня. Учительница тоже посмотрела на меня долгим взглядом, а сестра дернула меня так сильно, что аж платье порвала – молчи, мол. А я к ней повернулась и крикнула: «Почему это, я должна молчать?!».

 

Как непосредственный ребенок, я называла веши своими именами, думала, что пока он был жив, надо было его бояться и молчать, а раз он умер, то никакого вреда мне не может причинить,  и я могу свободно говорить. Молодая учительница уже была знакома с нашей семьей и с дедушкой. Она подошла комне (все-таки, были и там добрые люди) и шепотом сказала: «Не надо Машенька, не говори больше так!» - я ей тоже шепотом ответила – «Хорошо». Потом мы по настоянию учительницы встали и спели государственный гимн на русском языке.

 

Дома сестра сразу же выложила все деду: «Знаешь, что наша Мариника в школе натворила? Из-за нее меня чуть не выгнали из школы, а тебя с папой могли и расстрелять, потому что она сказала, что смерть Сталина – это хорошо!». Дед взял меня на руки и шепнул на ушко: «Хорошо сделала, что так сказала» (улыбается…). «Всегда так говори! Говори! Хорошо, что он сдох!». В нашей семье был праздник. В дедушке было очень сильно патриотическое чувство, и без страха учил этому и меня, но предупреждал, чтобы не говорила, что это он меня учит.

 

После смерти Сталина, в жизни вашей семьи что-нибудь изменилось?

 

Зимой 1952-53 гг. отец тяжело заболел, у него отказали ноги и были больны легкие. Тогда дед начал писать Сталину, Маленкову, чтобы нас перевели в другое, более теплое по климату место, поскольку мы все больны, а бабушка лежит парализованная. В тот раз ответ был отрицательным – нам не разрешалось никуда выезжать.

 

Однако уже в мае, когда закончился учебный год, помню, что это было 28 числа, приехали какие-то военные на машине и заехали во двор. Солдаты зашли в дом и начали у бабушки спрашивать, где остальные. Тогда я им сказала, что бабушка говорить не может, а остальные – мама, папа и дедушка – на работе. Они быстро вышли, старший военный что-то сказал одному из солдат, несколько солдат взяли бабушку подмышки, чтобы ее посадить в машину. Я начала плакать и спрашивать солдат: «Почему вы увозите бабушку из дома, ведь это наш дом, мы его построили, это Сталин опять вас послал?!». Солдаты посадили бабушку в машину, не обращая на меня внимания. Потом привели маму, отца и дедушку. Собралось у нас довольно много народу, и молдаване начали плакать и причитать: «Ох, и куда же вы их отсюда увозите? Куда уводите нашего Зиновия?»

 

Посадили нас на машину и повезли. Мать успела захватить хлеб, чайник с водой, да кое-что из нашей одежды, отец с дедом тоже что-то взяли из одежды. Выселили нас насильно, но на этот раз солдаты не были столь агрессивны.

 

Когда машина тронулась, молдаване начали кричать, русские нам тоже сочувствовали, отец им немало добра сделал. Мы не знали, куда нас везут. Если мы там не вымерзли, то наверное, повезут в более гиблое место, где будет еще хуже.

 

Машина довезла нас до Барнаула, там выгрузили наш скарб и оставили нас на станции, сопроводив в отдельное помещение внутри вокзала. Отца увели, и его не было некоторое время. Потом он вернулся и о чем-то советовался с мамой. Затем увели дедушку, а потом и он вернулся. Мы сидели и ждали, что же дальше будет.

 

Я все время сидела между отцом и дедушкой, слышала, о чем они между собой беседуют. Отец сказал дедушке: «Увозят нас отсюда, куда – не знаю. Они спросили, как я стал управляющим и как такой дом построил?».

 

Смотрите, что за политика! Как он стал управляющим, и кто его поставил начальником над молдаванами в Сибири, как-будто не они его заставили. Воспользовались его знаниями, способностями и умом, а потом - все, могли даже и расстрелять. Спросили еще, как они такой дом возвели. Дед и отец объяснили, что дом построили, потому что семья большая, а строили его своими руками. В ответ им возразили, что они опять кулаками стали.

 

И куда вас повезли?

 

Нас через два дня посадили на поезд, и мы поехали, а куда – неизвестно. И оказались мы аж в Киргизии.

 

В Киргизии?!

 

Когда ехали, видели в окне верблюдов, песчаные барханы и ветер гнал по этим пескам колючки. Встречались и селения в виде стойбищ, где были раскинуты их шатры – юрты. Все киргизы были верхом на лошадях. В какой-то момент поезд остановился, нас высадили, а он поехал дальше. Когда мы сошли, жара была такая, что ноги через обувь припекало. В Сибири температура опускалась ниже пятидесяти градусов, а тут  до пятидесяти поднималась. Песок прогревался настолько, что в нем можно было яйца испечь.

 

Они нас оставили – детей, парализованную бабушку и трех взрослых без всяких продуктов и воды. Что было делать. Дед предложил соорудить из одежды палатку, а сам он отправился на поиски воды и провизии.

 

Оставили вас просто так без сопровождающего, без ничего?

 

Совершенно без ничего! Мы с матерью и бабушкой остались ждать на месте, а отец с дедом пошли на поиски продуктов и воды – отец в одну сторону, а дед в другую. Дед случайно  набрел на маленький аул, состоящий из маленьких домов, сложенных из камня. Дедушка подошел к местным жителям, и вступил с ними в разговор, и они его спросили кто такой. Он им объяснил, как обстоят наши дела. Тогда к нему подошел человек в военной форме и спросил: «А, так это вы контра, да? Мы знаем о вас, вы должны прийти и зарегистрироваться!». Тогда  дед попросил, чтобы ему дали воды и продуктов для внучек и больной жены. Ему разрешили собрать бутылки и набрать в них воды. Бутылки он рассовал по карманам.

 

Отец, тем временем, встретил верховых киргизов, которые взяли его с собой, и попал он в город Фрунзе – видимо, мы были не очень далеко от их столицы. Там он походил по городу, разузнал где мы находимся и ничего никому не говоря, той же дорогой вернулся назад.

 

А вы ожидали их на станции?

 

Да. Пока отца с дедом не было мимо проезжали какие-то всадники – это были киргизы или казахи – они похожи. Я в это время вышла посмотреть, не идут ли отец с дедушкой. Один из этих всадников схватил меня и бросил поперек седла и понесся во весь опор. Он меня похитил! Какие места проходили, я не видела, поскольку висела вниз головой. Наконец-то мы добрались до каких-то юрт. Меня бросили в одну из этих юрт и заперли. Там было темно, я билась как мышь, пытаясь выбраться из мышеловки. Я пока не понимала, что произошло.

 

Когда пришел дед, мама рассказала ему, что случилось. Он сказал, что обязательно меня найдет: «Пока Зиновий придет, я ее найду!». Неподалеку от нас дед наткнулся на табун лошадей, за которым присматривал табунщик верхом на верблюде. Дед спросил его, не нужен ли ему помощник. Тот, увидев, что дед крепок и ладно сшит, спросил его, кто он и откуда. Дед выдал себя за местного русского, который разбирается в лошадях. Так, слова за слово, они и подошли к тем юртам, в одной из которых находилась и я. Там были какие-то дети и он спросил у них, не видели ли они девочку с моими приметами. Дети подтвердили, что видели, как меня привезли, и даже указали юрту, в которой я находилась.

 

Дед остался с теми киргизами до вечера, а ночью должен был пасти лошадей. Он выбрал себе хорошего коня, подошел к той юрте, где находилась я, разрезал ее сзади, вытащил меня оттуда, посадил на коня и только нас и видели…  Убежали! ((улыбается).

 

Вот это приключения! А что дальше было?

 

Потом ты перебрались поближе к одному маленькому селению. С помощью лошади удалось в ту же ночь всех перевезти – сначала дедушка перевез к селению меня с бабушкой – бабушка была впереди, а я за спиной у деда. Таким же образом он перевез и остальных. Короче, за ночь он перевез нас в это селение. Мы остановились на окраине, расположились на каких-то камнях и начали ждать и искать своего отца. Он объявился через некоторое время. Они (отец вместе с дедом) пошли и продали киргизам коня, и выручили немного денег. На том месте мы так и не зарегистрировались и отец предложил уехать в город Фрунзе, там можно было легче скрыться.

 

Дедушка же придерживался мнения, что нечего нам идти в крупный город, а нужно идти в тот поселок, где он уже был и там зарегистрироваться, ведь он им сказал, кто мы такие и если они нас не найдут, то будут искать, и тогда как бы хуже не вышло…

 

Таким образом, мы перебрались из города Фрунзе в небольшой городок Беловодск. Сначала туда пошли и зарегистрировались дед с отцом, а затем вслед за ними, зарегистрировалась и вся семья. Там им поставили такое условие – они могут пойти и купить или построить себе жилье. Но мы должны знать, что каждый день, утром и вечером, вся семья обязана проходить регистрацию!

 

В этом городке мы почувствовали себя чуточку свободнее. Отец приобрел у киргизов маленький дом, и мы все стали там жить. Отец встал на учет и устроился рабочим на сахарную фабрику. Дед также нашел работу на коневодческой ферме. Там он пас лошадей и доил кобыл. Там родился и наш брат Александр.

 

Интересный поворот событий, а вы продолжали учиться в школе?

 

Насчет школы все было очень сложно. Нас не хотели принимать в школу, поскольку мы были «контрами», и они считали, что мы не имеем права учиться. Мы ходили из школы в школу, просили, чтобы нас приняли на учебу. Во всем Беловодске было около пятидесяти школ. Дело осложнялось и тем, что никто из взрослых не мог нас сопровождать – мать сидела дома с ребенком, отец с дедушкой были заняты на работе. Нам давали кусок хлеба, бутылочку воды, в портфель клали две тетрадки, перьевые ручки и чернильницу непроливайку, дневники и табели с оценками (в наших табелях были – моем и сестры – были одни «пятерки»). Взрослые советовали нам ходить из школы в школу – не примут в одной - идти в следующую. Таким образом, мы обошли десять – пятнадцать школ. Наконец попали в школу, где были места – мою сестру там принимали, а меня принимать отказывались.

 

Потом я продолжала свои поиски одна. Обошла еще десяток школ и в конце концов приняли меня в Интернациональную  школу, она так называлась, потому что там изучались разные иностранные языки. В той школе было по 45 учеников в классе, и преподавалось много иностранных языков.

 

В этом городе вы оставались до конца депортации?

 

Да, мы оставались в Беловодске до самого конца. Родители уже думали, что там и останемся, поэтому построили еще один дом.

 

Хотелось бы еще спросить, как обстояло дело с регистрацией, о которой Вы говорили?

 

Она оставалась обязательной до самого конца ссылки. Родители должны были постоянно регистрироваться.

 

У ваших родителей были на руках какие-то документы?

 

Помню, что у дедушки была бумага, выданная в Сибири, в которой указывалось, что Параскив Арсений Андреевич, 1883 года рождения, а также Зиновий, Вера, Мария – все являемся депортированными в Сибирь и Среднюю Азию. Это был единственный документ, который был у нас на руках. Мы искали его здесь в архиве, но он, видать, не сохранился.

 

Итак, мы построили там дом. Мы, дети, таскали камень. С водой там было очень трудно. Стакан воды стоил пять копеек (по тогдашним ценам)! Камень мы доставали в горах Тяньши и доставляли его домой в подолах. В тех же горах мы доставали питьевую воду из охраняемого источника. Вода была платная, и нам приходилось ее отрабатывать.

 

Единственным строительным материалом там был камень. За камень тоже приходилось отрабатывать – собирали его, а потом делили. Насыпали две кучи. Свою долю мы забирали домой, а вторая оставалась им. Тот дом, который мы приобрели у киргизов, на деньги, вырученные от продажи коня, был очень мал, поэтому отец с дедом из собранного нами камня пристроил еще одну комнату, потом кухню и веранду.

 

Теперь судите сами, родители построили один дом в Молдове, возвели дом в Сибири, третий дом построили в Киргизии. Мы уже примирились с мыслью, что останемся там, успокоились, занимались своими делами, учились в школе. Бабушка скончалась, а мать в 1955 году родила брата Александра. Жизнь наша продолжалась под той же регистрацией.

 

А дедушка продолжал письма – писал Ворошилову и Маленкову, писал о том, что мы находимся в Киргизии и просим разрешения вернуться в Молдову, если не всем членам семьи, так хотя бы ему с женой (бабушка тогда еще была жива) или разрешить сыну вернуться. В1955 году нам ответили, что мы не являемся уроженцами Бессарабии, и что все наши родственники находятся в Румынии. Нам пришло извещение, в котором сообщалось, что нам разрешается уехать в Румынию. В 1956 году мы даже сфотографировались. У нас сохранилась фотокарточка, на которой мы, дети, были сняты вместе с матерью. В том извещении указывалось, что разрешение на отъезд в Румынию распространялось только на мать и детей – отец и дедушка должны были оставаться на месте.

 

А почему так?

 

Не знаю, такой был ответ. Однако дед сказал: «Нет, я не могу разъединить семью». Бабушка, к тому времен, уже умерла, да и как могла мать уехать с нами, ведь мы не знали, что в Румынии происходит. «Пока не прояснятся все вопросы, мы никуда не поедем» - сказал дед. И мы продолжали оставаться в Киргизии.

 

В 1957 году,  20 июля нам пришло письмо, из которого следовало, что мы имеем право  вернуться в Молдову. Мы решили не тянуть с возвращением. Дом продали задешево (такие там были цены на жилье) и продали, кое-что из обстановки, да какая там обстановка, если ничего, практически, не было – пара деревянных топчанов, и все. Самой ценной там была крыша над головой.

 

Мы вернулись в Молдову, чему дедушка бы очень рад. Он мне постоянно говорил: «Запомни, дорогая, доведется ли мне вернуться или нет -  кто знает, но тебе я говорил и говорю, что настанет время, и ты поедешь в Румынию, разыщешь там всю нашу родню!». Именно этим я сейчас и занимаюсь. Только недавно оттуда вернулась.

 

И еще он говорил: Ты должна искать, должна знать - кто мы есть, откуда пошел наш род, кто над нами надругался и почему!».

 

Госпожа Култуклу, скажите, пожалуйста, куда именно вы вернулись, когда приехали в Молдову?

 

Откуда нас увезли, туда и приехали – на станцию Шолданешты. Мы ехали на поезде и сошли на вокзале в Шолданештах, где нас встретили тетя и дяди - мамина старшая сестра со своим мужем врачом и наша старшая сестра Гликерия, которая была уже взрослой девушкой. Она нас не знала и не узнавала, но ее подготовили к встрече с нами. Сказали, что ее родители живы и у нее есть братья и сестры, с которыми она встретится: «Мы думали, что родители погибли, но мы получили известие, что они живы».

 

Сестра была в седьмом или восьмом классе, мы с ней познакомились и родственники пригласили нас к себе. Мы даже договорились остаться в Шолданештах, но дед этому воспротивился. Он сказал: «Нет! Мы едем проведать своих родственников, двоюродных братьев, которые остались там, откуда нас депортировали!».

 

У мамы была еще одна сестра, которая закончила педагогическое училище, и работала директором школы в селе Гидулены, а в Бушэуке у нас осталась одна бабушка. Дедушка сказал, что мы должны поехать туда, потому что бабушка старенькая.

 

Через три дня дед из всех детей взял меня с собой и сказал остальным, которые оставались в Шолданештах: «Вера и Зиновий, я поеду туда первым, а вы приедете потом!».

 

Мы с дедом поехали в Бушэуку, пошли к нашему дому. Дедушка сказал мне: «Вот это наш дом, где мы жили с твоим отцом и его братьями, которые сейчас в Румынии. В этом доме и ты родилась! Зайдем-ка во двор, я тебе все покажу!».

 

Но когда мы хотели войти, вышел председатель и спросил на русском языке: «Кто такие?». Дед ответил кто мы такие, и добавил, что пришел посмотреть на свой дом. Но тот ответил: «Нет, нет, нет! Идите, откуда пришли! Все! С домом покончено!». Так и не разрешил нам войти.

 

И вот дедушка, со слезами на глазах, взял меня за руку и повел показывать родное село. Дошли до дома, где жили какие-то дедовы кумовья. Он сказал, что учил когда-то их детей. Зашли мы туда, но хозяева испугались и попросили не задерживаться, поскольку  их предупредили – с депортированными в разговоры и отношения не очень вступать.

 

Дед спросил: «Как это, не имеете право вступать с нами в разговоры, кто вам сказал, что нельзя вступать с нами в разговор? Мы прошли полсвета, нас оправдали и мы вернулись! Кто вам это сказал?». Они ответили, что так им сказали председатель сельского совета и председатель колхоза, который был русским.

 

Дедушка еще немного побеседовал, и мы пошли к бабушке, которая, бедная, очень нам обрадовалась и приняла нас с чем могла – орехами и чем Бог послал.

 

Дом так и не вернули?

 

Ни дома, ни имущества нам не вернули! Дом уже снесли, я так и не узнала, что там было!

 

Отец приехал вслед за нами и увидел, что возвращаться некуда. Он поехал искать место работы и приехал в Оргеев. Встретил тут какого-то однополчанина-фронтовика, который работал в райкоме. Они вместе воевали в Японии. Он спросил отца: «Зиновий Арсеньевич, где же вы были столько времени?! Вы же лейтенантом были! Я хотел с Вами встретиться, я знал, что Вы в Молдавии!».

 

Отец ответил, что был депортирован в Сибирь. Тот очень удивился: «Как??? Вы же всегда  были на передовой! И вас сослали в Сибирь?!». Отец ответил, что так отблагодарили его за службу.

 

Отец попросил этого товарища помочь с работой, и тот его устроил в Киперченское сельпо. Отцу нужно было, чтобы мы продолжили свое образование, а так, как мы учились на русском языке, то нам нужна была русская школа. И такая в Киперченах была. Там же нам предоставили дом небольшой, оставшийся от священника. Дедушка был с нами. Мы прожили там два года, а потом построили новый дом.

 

Вы чем занимались?

 

Я закончила 7 классов в русской школе и поступила в Кишиневский спортивный техникум. Меня туда дед за ручку привел, он знал, что из меня неплохая гимнастка получится. Спортсменкой я была хорошей – гимнастка, волейболистка. Честь нашей республики защищала. Дед говорил, что я далеко пойду… Я же Вам говорила, что он воспитал не только своих детей, но и внуков (улыбается).

 

Старшая сестра закончила школу и поступила в Бельцский институт, на факультет русского языка и литературы. Вторая сестра поступила туда же, но на факультет иностранных языков, училась на французском отделении.

 

Вы себе представляете, наши родители в Киперченах построили четвертый дом в своей жизни, но дети вырастали и покидали родительский дом и отправлялись на учебу. Нина, моя младшая сестра, училась в университете имени И. Крянгэ и стала журналистом, а брат Александр окончил Сельскохозинститут. Все дети получили высшее образование.

 

Вы кем работали по окончании техникума?

 

В начале я работала учителем физкультуры, потом заочно училась в Бельцах на факультете филологии, по отделению русского языка и литературы, но не закончила, потому что меня назначили заведующей детским садом, и проработала я в этой должности 25 лет. За это время мне пришлось пойти учиться на факультете дошкольной педагогики Тираспольского университета.

 

Госпожа Култуклу, скажите, пожалуйста, в вашей семье кто-то сделал карьеру по партийной линии?

 

Никто. Я была большой активистской, но в комсомол я не вступала. Дед мне рассказал, кто такие комсомольцы. Мне предлагали вступить в комсомол, но я отказалась, заявив, что недостойна такой чести – это было в седьмом классе.

 

Значит, я сказала «нет!» и комсомолкой не стала. Кстати, я забыла вам сказать, что в Сибири, несмотря на мое положение, меня выбрали старостой класса, потому что всегда была очень активной и энергичной и умела организовать детей, как малых, так и старших.

 

Когда меня хотели принять в октябрята, то я не захотела. Тогда вызвали в школу деда, и он мне после этого сказал, чтобы я стала октябренком - дома ты звездочку носить не будешь - только когда будешь в школе.

 

Я, как уже было сказано, из всей нашей семьи, с малых лет воспитывалась в атмосфере особого патриотического чувства. Это дед меня так воспитал! Он видел, какое отношение было к нам проявлено. Сам он воспитал десять детей, служил русскому  царю Николаю, сын его воевал засоветских, а в конце с нами так несправедливо обошлись. Поэтому он постарался хоть одного ребенка воспитать в своем духе.

 

Вернемся к предмету нашего разговора…

 

Да, в техникуме я была старостой группы, хотя в комсомоле не состояла. На собраниях принято было голосовать комсомольским билетом, которого у меня не было. Пришлось им сказать, что я не комсомолка, на вопрос, как же такое могло случиться, я сказала, что  только что из села на учебу поступила и еще не сориентировалась. Приходилось всякие  отговорки выдумывать, лишь бы от комсомола отбояриться.

 

После учебы поступила на работу в качестве учителя и там с самого начала хотели сделать меня коммунистическим вожаком, поскольку я им подходила по всем статьям – молодая, энергичная, хороший организатор. Но я им сказала: «Нет, нет, нет! Я потеряла комсомольский билет, у меня его нет, поэтому не могу стать членом партии!». Многие были удивлены и даже возмущены, как такое могло произойти – некоторые считали, что за потерю билета меня следует наказать. На это я им ясно ответила, что как спортсменка участвовала в разных соревнованиях, и что так получилось.

 

Они предлагали вступить в партию, но я отказалась, потом как-то обошлось и без меня.

Но когда я стала заведующей детским садом, то среди моих подчиненных были и члены партии, мне постоянно приходилось присутствовать на партийных собраниях и меня вместе с ними вызывали, как тогда было принято, в райком.

 

И вот, однажды, вызывают меня туда и четко ставят на вид – я должна стать членом партии! Но я вам честно скажу, видела, чем занимались коммунисты, тот же председатель колхоза, который воровал и чем только не занимался. Секретарем районной партийной организации была некая Курова. Вызвали меня на комиссию, и я стояла перед ней, и перед этой комиссией. Но кто туда входил (!) – те, которые учились за счет колхоза и таскали в виде взяток институтским преподавателям колхозное мясо, виноград и прочие дары земли, зарабатывая себе таким образом диплом о высшем образовании! А я пошла в техникум учиться, - одну Богу известно как! - голодная и босая, потому что родители тогда строились, да и семья многодетная была. Я в одной перешитой юбке ходила, учебники зубрила день и ночь, чтоб хоть какую-то стипендию получить, а коммунисты учились за счет колхоза, в котором трудились наши родители!

 

Я все это терпеть не могла, поэтому, выступая на собраниях, выкладывала все начистоту! По этой причине у меня бывали крупные неприятности.

 

Хочу Вам сказать, что наши молдаване добрые, но очень трусливые! Поэтому мы сейчас и докатились до жизни такой!

 

Это почему же, молдаване трусливые?

 

Они слабы, трусливы, да и лицемеры к тому же, потому что не смеют открыто сказать то, что у них на душе!

 

В отличие от кого, они трусливее?

 

В отличие от тех, кто, пройдя через страдания, перенесли их с достоинством и остались незапятнанными патриотами, верными своей стране, родине и народу!

 

А кто храбрее нас?

 

Русские! Именно русские – патриоты! У них этот патриотизм в крови - от Сталина, и страх, но и патриотизм! «Сталин такой! Ленин такой! Это наша страна! И мы за страну идем вперед!».

 

А украинцы?

 

Украинцы то же самое! Украинцы тоже патриоты, а вот молдаване – не патриоты! Большинство из них такими и остались, поэтому мы и дожили до нынешнего состояния!

 

Из ваших близких никто в партию не вступил?

 

Из моих сестер никто в партию не вступил, братья тоже членами КПСС не были. Никто из моих родственников членами партии не были.

 

Это была принципиальная позиция, или…?

 

Это была принципиальная и правильная позиция. Потом закончила свою трудовую деятельность и вышла на пенсию (правда, на пенсии я еще проработала несколько лет).

 

В каком году Вы вышли на пенсию?

 

На пенсию я вышла в 2000 году, но и после этого проработала некоторое время. Потом я начала знакомиться с нашими национальными ценностями, поскольку поняла, что проводимая нами политика неверна (я наблюдала за развитием событий во времена Снегура, Лучинского, затем я не раз посещала своих родственников в Румынии, начала более основательно изучать историю Бессарабии). И все-таки, я пришла к выводу, что дедушка был прав! Мы, и те, кто живут за Прутом, – один народ!

 

Русские в 1812 году разделили Молдову по Пруту, оторвали нас от родины и покорили. Мы говорим на одном языке, а различия имеют место быть только на уровне диалекта, и мы являемся  такими же румынами! Все это мы должны знать!

 

Очень сожалею, что многие из наших преподавателей, а также из нашего руководства продолжают вводить народ в заблуждение.

 

Как бы Вы охарактеризовали в двух словах эти двадцать лет независимости?

 

Хочу сказать, что независимость у нас только на бумаге! Мы не имеем права делать то, что хотим, не можем свободно выражать свое мнение.  Например, если я, как преподаватель, пошла в школу и сказала ученикам, что наш язык – румынский, то кто-то на верху обязательно говорил – «нет!». Пришлось и через это пройти, поскольку я 17 районов обошла, идя от села к селу! В Бельцах я посетила университет и детские сады, поговорила со многими людьми. В расписании лекций указан «румынский язык». Я спросила одну женщину - преподавателя: «Вы преподаете румынский язык?». Она мне отвечает: «Да, да… учебники, по которым мы учимся, привезены из Румынии, но язык, который мы преподаем – молдавский!». Я была удивлена и спросила: «Как же получается, что вы преподаете молдавский язык?». Ответ был следующий: «В отделе образования нам сказали, что учебники присланы из Румынии, но язык мы изучаем молдавский, поскольку живем мы в Молдове!».

 

Последнее, что хотелось бы сказать, что в школах патриотическому воспитанию совсем не уделяют внимания, не делается то, что должно быть сделано!

 

Что Вы понимаете под патриотическим воспитанием?

 

Патриотическим воспитанием надо заниматься на каждом воспитательном уроке. Классный руководитель должен рассказывать ученикам о том, как и откуда произошел наш язык, каково происхождение нашего народа, кто были наши предки, какие испытания им пришлось пройти, кто были их союзниками и кого они, в свою очередь, поддерживали – все эти вещи должны быть рассказаны детям в школе, чтобы они знали. Так вот, ничего из этого не делается, и дети ничего из этого не знают!

 

Патриотическое воспитание совершается и через дань уважения нашим национальным святыням и символам, к которым относится, например, наш триколор! Школьники не знают правильного расположения цветов на знамени, ни их значения, ни обозначения символов на гербе. Спросите об этом ученика любого уровня – восьмого, десятого, одиннадцатого класса. Они стоят и смотрят на тебя, как-будто спрашивают: «К чему мне это все знать и к чему вы меня об этом спрашиваете?». Все это потому, что так их преподаватели воспитали.

 

Патриотическое воспитание зависит, в первую очередь от того, чем и как ребенок занимается в детском саду. Мы говорим о домашнем воспитании, но вы должны знать, что оно зависит от того, какое воспитание получили сами родители в семье и в школе.

 

Воспитатель в детском  саду передает детям то, что сам выучил и воспринял в семье, школе, университете.

 

Хорошее домашнее воспитание, полученное в первые годы жизни, проявляется в уважительном отношении к старшим, к пожилым людям, в любви, сострадании и терпении, проявленных по отношению к больным и к людям, попавшим в беду. Хорошее домашнее воспитание, или как говорят молдаване «cei sapte ani de-acasa» («первые домашние семь лет» -  а. т.) проявляется в уважительном и вежливом поведении в отношениях с окружающими.

 

Что касается патриотического воспитания, то оно должно начинаться в детском саду, а школа должна это воспитание продолжить и углубить.

 

В советское время патриотическое воспитание было хорошо поставлено?

 

Даа… в советское время патриотическое воспитание было поставлено очень хорошо! Поэтому у нас до сих пор есть коммунисты. Тогда было особое уважение к знамени, красному галстуку, комсомольскому значку. Тогда мы хорошо знали, что такое почтение и уважение к вождям! – «Наш Ленин!», «Наш Сталин!», «За Ленина, за Сталина – вперед!».

 

А как обстоит дело с патриотическим воспитанием в Румынии?

 

Хочу вам сказать, что в Румынии патриотическое воспитание сейчас на уровне! Они гордятся, что они румыны! С очень большим уважением они относятся к своим национальным символам и стараются грамотно говорить на своем языке!

 

А что у нас творится?! Страна у нас маленькая, а куда не кинь … - то Гагаузия на юге пестует свой гагаузский патриотизм, то на севере Бельцы объявляют себя русским городом. Какой же это русский город, если мой родственник, коренной бессарабец Папондопул, был там деканом факультета! А они сейчас говорят, что Бельцы их город!

 

Или возьмем то же Приднестровье – там тоже наши молдаване живут… кто же нас оккупировал? Русские нас оккупировали! И те, которые пришли в 1812 году, и те, которые прибыли сюда в 1940-м, 44-м, 49-м. В  50-м, 53-м годах те, которых прислали в республику. Почему они навязывают нам свой язык, заставляют говорить на нем? Они открыли у нас повсюду свои школы, и наши люди отдавали своих детей в эти школы, чтобы обеспечить им лучшее будущее. Почему? Почему мы, уехав в Сибирь, выучили их язык и не забыли свой, а они, живя  здесь, не смогли даже наш язык выучить, не то, что четыре дома выстроить, как это сделали в ссылке наши голодные и холодные родители? А наши люди продолжают отдавать своих детей в русские школы. Вот поэтому у меня душа болит!

 

Я бы запретила занимать официальные должности тем, кто не знает румынского языка.

 

Можно, я задам Вам еще один вопрос, кому в Молдове жить хорошо, а кому не очень?

 

(Улыбается…) Я отвечу вам…Во-первых, хорошо живут те, которые уехали на заработки, они, бедняги, там работают по-черному! У меня сестра и две племянницы преподавали в университетах (племянницы в ULIM-е (частный университет – а.т.) работали), сейчас работают по-черному, потому что зарплата маленькая. Там они зарабатывают деньги, а здесь эти деньги вкладывают. У кого есть дом, тот покупает себе автомобиль, а если еще какие деньги водятся, то открывает какой-то бизнес. Но при этом большинство семей вынужденно разъединены: жена, бедная, уезжает и там горбатится и посылает деньги, а муж остается дома… и все-таки, это очень плохо! Дети беспризорными остаются и от рук отбиваются. А это очень плохо! Никакое материальное благополучие не возместит моральную и духовную деградацию.

 

Хорошо живут и те, кто в свое время наворовал! Те, кто занимали руководящие должности в примэриях в начале 90-х годов, во время купонов и приватизации.  Они знали как обмануть народ!

 

Это сделали молдаване?

 

Это сделали молдаване-предатели вместе с русскими! Это местные предатели сотворили! Бывшие и нынешние коммунисты, которые были связаны с Москвой!

 

Госпожа Мария, но ведь последние двадцать лет у нас во власти были не коммунисты!

 

Нет, не так! Все были коммунистами!

 

С этим, пожалуй, можно согласиться. Благодарю Вас за интервью!

 

 

Интервью и литературная обработка Алексея Тулбуре

Транскрибирование Надин Килияну

Русский перевод Александра Тулбуре

Интервью от 14 августа 2012 г.

Транскрибирование от 16 ноября 2012 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                      

 

 

 

 

                                                                                                                                                                                                                                                                                

 

.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

 

 

   

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 .

 

 

 

 

               .

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

.