Николау (Чокинэ) Екатерина Григорьевна, 1941 г. р., пгт. Ниспорены

Госпожа Николау расскажите, будьте добры, где и когда Вы родились, кто были Ваши родители, братья и сестры?

Родилась я 1941 году здесь, в центре Ниспорен. Родителей звали Григорий и Василиса. Нас, детей, было семеро - четыре сестры и трое братьев.

В 1946 году, если мне память не изменяет, нас выставили из дома на улицу, а сам дом национализировали. Старший брат, который раненым вернулся с фронта, был уже женат. Отец обратился в сельсовет и спросил – куда ему деваться с такой большой семьей, да еще поздней осенью. Там ему ответили, что «может идти со своим семейством хоть в Прут».

Почему конфисковали дом?

Потому что им была нужна жилплощадь. Там потом жили председатель исполкома и секретарь исполкома.

Перебрались мы к бабушке  - маминой мачехе, которая жила в Варзарештах. Она и приютила нас всех в одной комнатушке. Жили мы у нее с осени 1946 года до самой высылки в июле 1949 года.

Какое хозяйство было у вас до экспроприации?

Тогда отобрали у нас дом, но землю оставили. В хозяйстве была корова, быки, наверное, были, а лошадей в ту пору, кажется, не было. Отец как раз в 1949 году решил строить где-то дом, поскольку семья была большая, да и старший брат, который был ранен, между тем женился и тоже жил с нами.

В бабушкиной комнатушке жили мама, отец, я и сестра. Другая сестра, постарше, была в Варзарештском монастыре, но тогда она была у нас, потому что на второй день должны были пойти на прополку. Ее искали в монастыре, но не нашли, потому что она пришла к нам. Отец поехал в Буковэц сдавать поставку, вернулся поздно и, не желая беспокоить нас, поднялся на чердак и прилег отдохнуть.

Когда нас пришли забирать, поднялся большой шум – мы все заплакали, мать тоже была напугана, а у нее был десятимесячный ребенок. Отец спустился с чердака и сказал, что он глава семьи и объяснил солдатам, почему он отсутствовал. Они обрадовались, что он не бежал, и разрешили нам кое-что взять с собой. Наши, насколько я знаю, закололи поросенка, и мы взяли с собой мясо, но потом его пришлось выбросить – из-за жары оно испортилось. В том вагоне было очень тесно и душно – там было, не знаю сколько семей. Всюду стоял неприятный запах. Приготовить что-нибудь не было никакой возможности.

Сколько вас было на момент высылки?

Отец с матерью и нас шестеро – три сестры, два брата и я. Старшего брата не тронули, поскольку у него была своя семья. В центре села всех посадили на машину и повезли в Буковэц. В Буковце нас посадили в эшелон, и когда состав тронулся, мы так стали плакать и кричать, что родители не могли нас успокоить. До тех пор мы понятия не имели о поезде и, вообще, что это такое.

В тех вагонах, как я уже сказала, ужас, что творилось. Пришлось испытать и жажду, и голод, овшивели все. Время от времени поезд останавливался на станции и два человека – один с мешком и другой с ведром шли за хлебом и за хлебовом. Если, например, в семье было два человека в семье, то им давали одну буханку хлеба, если один человек – он тоже получал одну буханку. Нас в семье было семеро, но получали тоже одну буханку.

Когда прибыли на место, то же самое. Первый год в Сибири был очень тяжелым. Жили мы в бараках бывшего лагеря для японских военнопленных. Что с ними стало - не знаю, не могу сказать, наверно освободили... Но там, куда нас привезли, все было огорожено высоким забором из колючей проволоки.

Вернемся к путешествию, какие еще моменты Вам запомнились?

Очень хорошо помню (!) как останавливали поезд в пути, выгружали нас как скотину и тут же, под вагонами, заставляли справлять нужду – старые, молодые, малые – все скопом. Ладно мы, дети, еще несмышленыши, а куда было деваться старикам или барышням с кавалерами?

В вашем вагоне были случаи заболевания, смерти?

Нет, никто не умер, а вот больные были, по причине страшной жары и тесноты, которые там были. Дверь вагона приоткрывалась на пядь, и там сидели старики, которые еле дух переводили. На каждой остановке к вагону приставлялся охранник, а оконца в вагоне были очень маленькими и зарешеченными. В таких вагонах, наверное, скот перевозили. Те, кто стояли выше, могли и в окошко посмотреть.

Старик был там один из Варзарешт, звали его дед Зглавоч, на каждой остановке он расспрашивал часового – что за станция, где находится, да что, да как. Некоторые отвечали, а некоторые сердились и закрывали дверь полностью. Тогда на деда сердились его спутники – в вагоне и так нечем было дышать.

В Иркутской области высадили нас с поезда на какой-то станции, потом за нами приехали машины, погрузили со всем скарбом и повезли в этот самый лагерь бывших японских военнопленных. Дорога проходила по покрытой травой болотистой местности и была очень плохой. Мы ехали по кочкам, и нас раскачивало как на пароходе. Удивительно, что мы не перевернулись.

Когда прибыли на место, нас оставили в это бывшем лагере. В ту ночь кто-то плакал, а кто-то осматривался. Поселили нас в тех бараках, а там клопов – тьма. Нас с мамой пожалели, поскольку у нее на руках был десятимесячный ребенок – наша сестра. Выделили нам для проживания сушилку, где пленные свою одежду сушили. Там была маленькая печь, на которой мама всю ночь готовила еду, чтобы утром было чем накормить и отправить на работу отца, братьев и сестер. Спали мы на полках для сушки одежды.

Скажите, пожалуйста, как обстояли дела с питанием в первые дни по прибытии?

Помню, что родители во дворе жарили на очаге, где было что-то вроде железной плиты, кукурузные зерна. Наверное, смогли прихватить с собой из-дому. Помню, наш сват из с. Десэшть, - он сейчас живет в Кишиневе, - был тогда маленьким и ковырялся в земле, искал зерна. Найдет зерно и в рот. Если находил больше зерен, то приходил и делился с моей младшей сестрой, поскольку считал, что она должна есть, чтоб не умереть.

Это было в первые дни, потом стали приходить русские женщины из местных колхозов, которые узнали о нашем прибытии. Они приходили к нам с продуктами – молоко, яйца и пр., которые обменивали на вещи. Представьте себе, что за 1 – 2 литра молока мама отдавала вот такой молдавский ковер. Зимой они приносили к нам на 115 километр мороженую капусту, молоко тоже мороженое. Морозили его в кастрюлях, потом его из кастрюли клали в мешок и приносили нам. На обмен шли дорожки, подушки, ковры. Денег у нас тогда не было, но насколько я помню, мы взяли с собой два мешка подсолнуха, а также кукурузу, или кукурузную муку, не помню точно. Вот так мы и жили на первых порах.

Администрация лагеря вас кормила?

Кормила… как же. Только хотела Вам об этом рассказать, как приезжали на санях и каждой семье давали ящичек, в котором было полкило хлеба, а семей там было много, хотя точное число не назову. Каждой семье выдавали полкилограмма хлеба. Была, например, одинокая женщина, она получала полкилограмма,  и мы семеро тоже полкилограмма. Сейчас вот, думаю, чем питалась мама, ведь она кормила сестру грудью. Представьте себе, что каждый день зимой, летом, осенью - люди должны были работать в лесу с 50–ю граммами хлеба! Да и что это был за хлеб, ржаной - черный, клейкий и кислый. Даже не знаю, как они выдержали…

А других средств к существованию не было?

Нет… Разве что зарплата, которую стали получать за работу. Однако нарвались на «хорошего» начальника, который присваивал себе немалые деньги, отпущенные людям на зарплату. Платил он им по три рубля в месяц. Потом этого начальника судили и увезли.

Позже стали работать и братья – один шофером, а другой трактористом – зарабатывали неплохо. Тогда уже был магазин, в котором все было и хлеб продавали без ограничений

Мы жили на 115 километре, а на 110 километре был магазин. Там был лагерь, где содержались осужденные заключенные и там же, конечно, была и охрана. Для нее завозили в магазин разные товары. До станции 110-й километр было 5-6, может и 7 километров. Помню, что родители зимой нас посылали за хлебом, и мы на санках шли в этот магазин. Если их работники не раскупали весь хлеб, то и нам давали буханку, а если нет, то приходилось ждать до вечера, когда удавалось купить хлеб. Мы были голодные и пока доходили до дома, от хлеба почти ничего не оставалось… (смеется).

За хлебом мы ходили на 110-й километр. Многие девчата устроились там работать. Старшая сестра устроилась там нянькой у одной русской, ухаживала за ребенком. Ходили мы и на 117-й километр, где также были магазин и школа… но первые четыре класса я проучилась на 115-ом километре.

В Молдове, до депортации, Вы в школу ходили?

Да, я здесь закончила первый класс, но там опять пошла в первый класс. В сентябре мы начали учиться и представляете, каково нам было - там все было на русском языке, а мы ни слова по-русски не понимали. Но с нами была учительница из Страшен, Валентина Степановна Захарова. Первый год ей не разрешали работать в школе,  но на второй год приняли на работу, и она нам помогала, объясняла какое-нибудь слово, когда надо было. Она знала язык и переводила нам во время подготовки к занятиям.

Мы жили на 115-ом километре, где наши работали на лесозаготовках. Лес возили на длинных грузовиках – лесовозах, которые имели в длину 14 – 15 метров, а грузить лес приходилось вручную, поскольку кранов тогда не было. Когда вырубили весь лес в округе,  нас перевели на станцию Тупик, на 117-й километр.

Уже в пятом классе (пятый класс я проучилась на 117-ом километре, а в шестом нас туда перевели насовсем) стояли мы в магазине за хлебом по несколько часов, но приходили русские женщины, толкали нас локтями в грудь и кричали: «Не давайте им хлеба, эти не наши!». Мы выходили плача и ждали пока они все покупали, а потом, - я Вам уже говорила, - если оставался хлеб, то давали и нам по буханке, а если нет, то приходилось возвращаться домой ни с чем.

Однажды мы с сестрой пошли в магазин, как раз был обеденный перерыв. Мы стояли и ждали, может и нам хлеба достанется. Было нас несколько человек, а мимо проходили люди и среди них женщина с ребенком. Он со страхом смотрел на нас и спросил: «Мама, это цыгане?», - а она ответила: «Цыгане!». Кто знает, что она ему про нас рассказывала.

Прожили мы там с 1949 года по 1957 год.

Что случалось, если кто-то заболевал, был ли там медпункт?

Там была медсестра да и в районе больница была… Сейчас расскажу Вам о маме. От недоедания она сильно истощилась и потеряла зрение, а у нее еще и младшая сестра Маруся была. Ночью, если небо было ясное, она могла увидеть только светлое пятнышко луны. Старший брат повез ее в больницу, вот только не помню куда, то ли в Чунку, в районный центр, то ли в Тайшет, и там ему объяснили, что она ослабла совсем, организм истощен до крайности и для того чтобы вернулось зрение, она должна есть говяжью печень. Наверное, так и было, потому что потом мама поправилась.

Это когда произошло?

Произошло это где-то в 1951 году, самое трудное время ссылки. Говорю Вам, что наши там работали, но зарплату не получали, потому что начальство воровало и хлеба не хватало. Трудно было очень, особенно первый год, когда нас поселили в тех бараках. А как весна настала, родители вырыли настоящую землянку. Получилась она довольно большая – как эта и соседняя комната вместе взятые. Посередине была печь и зимой мама целый день ее топила. Помню, что на окнах, а они были маленькие, чтобы холод не проникал, наледь доходила до 20 – 30 сантиметров, а на наледи был иней. Мама весь день соскребала этот иней, и его набиралось целые тазы. Иначе нельзя было, потому что в землянке было темно – ничего не видать. Так мы и жили в этой землянке.

Электричества не было?

Нее… Откуда там электричество? Нет, нет.

А в бараке, где вы жили?

В бараке света тоже не было… Откуда ему там взяться?

А вечерами как устраивались, пользовались свечами?

Не помню, чтобы у нас лампа была, наверно свечами пользовались. Электричество было в Тупике, где нас поселили в щитовых домах. Вы, наверное, видели и у нас такие дома – утепленные стекловатой. Стены можно было обклеить изнутри только бумагой. Мыши себя очень вольготно чувствовали себя под этой бумагой. Всю ночь шуршали и надо было их ловить и быть начеку, чтобы они на нас не свалились… Вот такая жизнь у нас там была.

Скажите, пожалуйста, русский язык Вы быстро выучили?

Первый год в школе было трудно, но потом привыкла. Заучивала все наизусть, как попугай. Слова знала, а смысла слов не понимала.

Помню, разговорились как-то с девочками в классе. Я получила «тройку», а у них оценки были выше. Они интересовались, почему же так получается. А я им сказала: «Девочки, вам легко, потому что это ваш родной язык, и вы его понимаете, но я-то не русская». Они тогда на меня вылупились и спросили: «Как ты не русская?». «Вот так, не русская» - ответила я.

Как сложились отношения с одноклассниками?

У меня с ними никаких проблем не было.

Представители других национальностей, кроме молдаван, там были?

В 1949 году туда привезли нас, а в 1950-ом западных украинцев. Когда их привезли, нас пугали, что это «бандеровцы», по имени Степана Бандеры, что они людей убивают.

Помню, как однажды, когда мы были все дома, зашел к нам один из этих украинцев. Как принято у нас, в углу стояла икона, которую родители то ли тайком, то ли явно, точно не знаю, взяли с собой из дома. Человек этот вошел в дом, а отец переглянулся с матерью и сказал: «Там у нас под кроватью у нас топор есть, в случае чего, отобьемся». И вот, заходит этот человек, крестится на икону, садится за стол и начинает вести с нами беседу, как и все обычные люди.

Вот вместе с украинцами мы и жили. Были там и латыши, но в Тупике, с нами их не было.

Первые годы очень трудно было, даже не знаю, как смогли, как сумели наши родители выдержать такое. Одно лишь утешало, что мы все вместе и нас не разъединили.

Были случаи, когда разъединялись семьи?

Так ведь, тех, кого депортировали в 1940 году, всех рассеяли. Потом, видимо, набрались опыта и нас, депортированных в 1949 году разъединять не стали.

Скажите, пожалуйста, после того как положение немного улучшилось, как проводили свободное время, отмечались ли там праздники, если да, то какие?

Родители отмечали религиозные праздники. Помню первую Пасху в нашем бараке. Вы не представляете, что там творилось – настоящее светопреставление – кто плакал, кто пел, кто голосил, как по покойнику. Мы, ребятишки, удивленно глазели на все это и не понимали, что происходит, никак не могли взять в толк, что же это такое.

Всегда готовились и отмечали Пасху, но это уже в последующие годы, а первый год был особенно тяжелым. Отмечались так же Новый Год и 7 ноября.

Чем там занимались дети зимой, летом?

Зимой катались на санках, на коньках, на лыжах. Летом, как все дети, гоняли мяч,  играли в лапту, скакалка еще была. Мама посылала нас в лес по ягоды.  Однажды такой случай приключился. Пошли мы как-то в воскресенье в лес и заблудились. Нас уже перевели в Тупик, потому что на 115 километре вырубки прекратились, и была новая вырубка на расстоянии18 километров в глубине леса, куда мы добирались на лесовозах. В тот день нас отправилось в лес довольно много. Шли мы по лесу, отмечая путь погнутыми ветками, чтобы на обратном пути не заплутать. И тут пошел ливень, лило так сильно, что нам уже не до ягод было – побросали все. Заблудились мы. Начали кричать так, что аж лес гудел, и на наше счастье, наткнулись на других грибников – ягодников, которые ориентировались лучше нас. Пошли мы за ними и выбрались из леса.

Когда нам разрешили вернуться в Молдову младшей сестре было уже семь лет, и она все спрашивала маму: «А что мы будем есть, если поедем в Молдову, там же нет ягод?». В ее представлении, ягоды были основным продуктом питания.

Не могли бы Вы вспомнить ваш дневной рацион, что вы ели, например, на завтрак, в обед и на ужин?

В лучшие годы мы держали козу, а зимой держали под столом кур. Ограждали стол со всех сторон решетками, ставили там сток и кормили их хлебом, купленным в магазине. Так у нас появились яйца, немного молока, а иногда и курятина. Можно было жить.

Что за люди жили в тех краях, какой национальности было местное население?

Местные были русскими, но были и ссыльные русские, которые оказались там с давних времен. Были там и пожизненно осужденные, которые должны были оставаться там навсегда. Помню случай, который произошел, кажется, в 1954 году. Женщины упросили начальника, и он выделил им машину для поездки в села Токтомай, Болтурино и в районный центр Чунка. Название поселка произошло от реки Чуна. Ехали, чтобы купить маленьких поросят. Я тоже поехала и купила крошечного поросенка. Мама сказала, однако, что лучше бы я те рубли потеряла, чем такого дохлого покупать. Мы налили ему в блюдечко молока, а тут и кошка подошла. Так его из-за кошки и видно не было. Но мы его держали в сарае и вырастили все-таки.

Нашим спасением была картошка. Там она урождалась на славу. Только один год там выдался очень дождливым, и картошка совсем не уродилась. Пришлось ее в другом месте покупать, а вот где – не помню.

Было ли такое, чтобы местные жители перенимали у молдаван какие-то обычаи?

Такого там не было. В1954 году моя старшая сестра вышла замуж за парня по фамилии Гуйдя, и тогда мы подготовили особый стол. У нас была печь, и мать пекла хлеб. Сестра работала в колхозе и на трудодни получала пшеницу, которую там же перемалывали в муку. Мать пекла из этой муки хлебушек, потом разрезала его на ломти и ставила на печку. Они сушились, а потом мы смазывали эти ломти свиным смальцем (от того крохотного поросенка, которого мы вырастили) и ели их, запивая чаем. Еще картошку жарили. Особых деликатесов не было, но мы были довольны тем, что у нас хлеб есть.

Хлеб этот появился у нас, когда мы жили уже на станции Тупик, где-то в 1955 -56 гг. Тогда в магазин стали завозить белые калачики. Представьте себе, мы покупали эти калачи и обычный хлеб – другой еды нам ненужно было. Белый хлеб мы покупали от случая к случаю, потому что в семье работал только папа, а он получал 160 рублей в месяц. Мама не работала, поскольку у нее на руках была младшая сестра.

Сколько стоила тогда буханка хлеба и что можно было купить на рубль?

Этого я уже не помню. Могу сказать только, что местные женщины за десяток яиц просили 40 рублей. Зарплата тогда доходила до 400-500 рублей, но все равно, было очень трудно.

Вы говорили, что в 1957 году вышел указ о вашем освобождении…

Мама получила звание и медаль «Мать-героиня». На основании этого документа нас и освободили. Такой приказ пришел сверху. Сталина уже не было, а первоначально, как рассказывали родители, нас сослали на вечное поселение. После смерти Сталина они передумали и разрешили нам вернуться. Немногие предпочли там остаться. Мой двоюродный брат из Бэлэурешт женился на русской, и было у них шестеро детей. Он сюда приезжал, но потом вернулся обратно, там и помер.

Итак, в 1957 году вы вернулись всей семьей?

Вернулись мы удвоенным составом – сестра вышла замуж и родила двоих детей, у второго брата тоже было двое детей. Первый брат, как уже было сказано, не был сослан, потому что у него была своя семья. Остался там только третий брат, отец Любы Дрэган, которая сейчас работает директором школы. А остался он потому, что у его тещи не было документов об освобождении. Пришлось ждать, пока она получит на руки эти документы и поэтому они вернулись позже.

Где вы остановились по возвращении?

По возвращении мы остановились у брата, который приютил нас. Он жил в самом центре Ниспорен, на кругу. Мы и так бездомными было, дом наш конфисковали, а сослали нас из маленькой кухоньки, которую нам предоставила бабушка.

Вас сослали, а бабушка осталась?

Так ведь у нас не было ничего общего – она была Дрэган, а мы Чокинэ. Просто  приютила нас, как мачеха нашей мамы.

Первую зиму мы прожили у старшего брата, а потом начали делать саманные кирпичи для постройки домов для трех семей – нашей и двух братьев. Участки под постройку нам выделили на улице 1 мая, где сейчас дочка живет. Там мы все трое и жили. Отец и один из братьев жили прямо по соседству, через забор. Дома были не очень большие, строили исходя из имеющихся возможностей. Но мы были довольны, что вернулись, наконец-то, в родные края.

Что-нибудь из конфискованного имущества вернули?

За неделю до обесценения советского рубля, нам дали в качестве компенсации 7000 рублей. Считай, что получили семь рублей. А до распада СССР нет, ничего не вернули… И речи не могло быть. Да мы ни на что и не претендовали, потому что многих из депортированных даже не пустили обратно, в те населенные пункты, откуда их сослали.

Те, кто вернулся после нас, имели в этом отношении проблемы. Родителей Лидии Еремеевны из Варзарешт, которая была стоматологом, так и не пустили обратно.

А почему не разрешили вернуться?

Местные власти не захотели их принять, отказывали им в прописке.

Скажите, пожалуйста, как относились к вам ваши соседи и односельчане?

Верите или нет, но соседи и односельчане приходили кто с мукой, кто с картошкой, кто с бутылкой масла. Про отца даже проводилось неофициальное «расследование», опросили всю магалу и никто, ни один человек про отца худого слова не сказал. Да и не мог сказать.

О каком расследовании Вы говорите?

Что он собой представляет, что говорил, что сделал, не обидел ли кого?

Когда проводилось это расследование?

Когда мы еще были там, в ссылке. Они тут ходили и расспрашивали, и никто про нас плохого не сказал. Отец был трудовым крестьянином, в политику не вмешивался и ни с кем не ссорился, но на него донесли. Не соседи, а кто-то другой.

Во время войны у нас на постое стояли то ли румынские, то ли немецкие войска. Вот и донес кто-то, что во время войны у нас квартировали румыны. Так ведь тогда никто твоего согласия не спрашивал. Приходили, угрожали оружием и куда денешься,  приходилось подчиняться.

Вспоминаю, как отец оказался на волосок от смерти, когда румыны расстреливали в карьере. Они, по слухам, отбирали у евреев вино, добавляли в него сахар и поэтому сильно пьянели, вели себя отвратительно. Мама осмелилась сделать одному из них замечание: «Почему вы издеваетесь, у нас семьи, дети, нельзя так… Что вы творите?». Тогда тот направился к отцу и хотел его вывести и расстрелять. Мы все заслонили отца и стали умолять, чтобы он не убивал нашего папу.

Потом его, этого румына, забрали. И представьте себе, он потом приходил к нам домой живой, бросился отцу в ноги, попросил прощения и сказал: «Если бы я Вас тогда убил, то и я бы наверно не выжил, да видать Господь вразумил меня, я успокоился и этим спасся».

Как сложилась дальнейшая жизнь, после возвращения из Сибири?

В Сибири я закончила восемь классов, на этом мое образование завершилось. Весной 1958 года мы перебрались сюда, в новую часть села. Летом мы тут устроились, а в сентябре я уже замуж вышла. В1959 году родила дочку.

Ваш муж  был из депортированных?

Нет. Он был местным панем, может быть Вы слышали про Аркадия Николау, работал электриком на плодозаводе.

В 1961 году устроилась на работу в правление колхоза в качестве секретаря-машинистки. Там я проработала с 1961 по 1967 гг. В 1967 году Ниспоренский район объединяют с Каларашским. Затем, когда вновь формировался Ниспоренский район, тут было создано Управление сельского хозяйства. И я перевелась туда, на ту же должность секретаря-машинистки, где и проработала до 1980 года. Потом я еще проработала еще два года в Совете колхозов, после чего уволилась с работы. Некому было с внуком нянчиться. Вырастила одного внука, потом второго.

В советский период, после возвращения из Сибири Вы говорили с кем-нибудь на эту тему, рассказывали о пережитом?

Да никто и не интересовался. Могу сказать, что даже племянники (сыновья брата – а. т.) не очень горят желанием узнать, каково было их отцу в фуфаечке с короткими для него рукавами по 40 -50-градусному морозу.

В тот день, когда ударил 50-ти градусный мороз, все спешили домой, а я отправилась в школу. У лошадей, представьте себе, из-за мороза ноздри забивались инеем, и им нечем было дышать. Отец просто остолбенел, когда встретил меня по дороге домой, посадил меня на волокушу, нечто вроде саней, за которые цепляли бревна и волокли их из леса, потому что в тот день всех отпустили по домам. Животные, и те не выдерживали при таком морозе, а что же говорить о людях.

Братья работали – один шофером, а другой трактористом. У того, кто работал шофером, сломалась, видимо, машина, как раз при таком морозе. Рукава фуфайки были коротковаты, и он отморозил себе руки, которые покрылись волдырями, будто их кипятком ошпарили. Всю ночь глаз не сомкнул от боли и мук, все бил руками в стену. Но кто-то его вылечил, и руки удалось спасти.

Знаю случаи, когда люди вместе работали и не знали о том, что среди коллег по работе были депортированные…

В моем случае, большинство коллег знали мою историю. Была у нас Роза Марковна Лорченкова, которая работала в профсоюзах, и она оказала мне поддержку. Наши семьи были в хороших отношениях, потому что отец им помог, когда они вернулись сюда из эвакуации. Агрономом по виноградарству и садоводству был у нас Мельник Василий Григорьевич, он же был и секретарем партийной организации управления. Однажды сидим мы втроем, и Василий Григорьевич предложил мне написать заявление о вступлении в партию, я ему сказала: «С удовольствием, Василий Григорьевич, но мне рекомендацию никто не даст…». «Как это так? Вот Роза Марковна даст первую рекомендацию». Она ответила: «Нет, таким лицам я рекомендаций не даю…». Это она якобы пошутила. Потом они меня оставили и удалились в свой кабинет, и он ей сделал замечание: «Роза Марковна, как Вы могли такое сказать?». Она ему в ответ: «Вы не поняли, я пошутила. Это была шутка…».

В райкоме партии тоже была секретарша, и когда нужно было, меня звали на подмогу, потому что она одна не справлялась. Если выходили какие-либо решения насчет колхоза, то она просила меня, чтобы я пришла и отпечатала все эти решения. Однажды она пришла и сказала, глядя на меня: «Вот, нам нужен специалист, есть хорошая кандидатура, но…» и я все поняла.

Она знала, что Вы были депортированы?

Ну, разумеется, они знали.

Значит, какие-то ограничения существовали?

Да я на посты и не претендовала… Я  же говорила, что у меня образование восемь классов, но то, как я выполняла свою работу, им нравилось… Знаете, был у нас председателем сельсовета некто Кануда, он постоянно ко мне придирался. Отец работал на свиноферме и там 7 октября должны были составить список отличившихся работников, для вручения премий. Заведующий фермой включил и отца в этот список. Дали ему, как тогда говорили, отрез на костюм. Кануда как увидел отца в списке, сказал, чтобы вычеркнули и вообще уволили с фермы, потому что он был депортирован и отравит всю свиноферму. Это был единственный человек в Ниспоренах, который попрекал отца депортацией. Меня же он постоянно преследовал и очень хотел, чтобы я не могла нигде устроиться на работу.

В остальном, меня никто и ни в чем не упрекал и не обижал, потому что я старалась во всем и со всеми быть корректной и не допускать никаких нарушений.

Однажды, перед выборами Кануда приходит ко мне, чтобы я составила ему списки избирателей. Составила я эти списки, а потом раскаивалась, потому что, в какой-то мере, сама была виновата – надо было разложить их по экземплярам. Я ведь отпечатала по шесть экземпляров, сложила их в стопку и отдала ему в таком виде. Через неделю он вспомнил, что я ему что-то напутала, поскольку часть этих списков, которые я ему отпечатала, где-то затерялись. Вызвал меня в сельсовет, вытащил какую-то бумажку и брошюру и начал читать, какой тюремный срок мне грозит, за допущенную ошибку.

В каком году это было?

Это было где-то в шестьдесят каком-то, когда правление колхоза было еще там, наверху, потом нас перевели сюда, где был военкомат. Сейчас оно перед зданием исполкома.

Он сказал, что не доверяет мне, поскольку я «дочь кулака» - ага, хорошо, что не бабы Яги! Отца уже не было в живых, он скончался в 1961 году. Значит, все это происходило в 62-ом или в 63-ем. Вы представляете себе, я выхожу оттуда в слезах, иду домой, а там старшая сестра сидела с моей маленькой дочкой. Захожу я во двор и так сильно плачу - она подумала, что мать умерла. Сестра спрашивает, что случилось, а я не могу ничего сказать. Наконец успокоилась и все ей рассказала…

Пошла я на работу и все плакала и плакала. Председателем колхоза у нас был Сеченко Дмитрий Филимонович, я подумала и решила пойти к нему и всю эту историю ему рассказать – как грозился Кануда отдать меня под суд, за то, что я напутала со списками и что он мне читал. Зашла я к нему и опять не сдержалась. Кое-как, сквозь рыдания, он понял в чем дело. Сказал мне, чтобы я успокоилась, а сам пошел в сельсовет разбираться. Он этому Кануде такую нотацию прочел, что тот при встрече мне замечание сделал – зачем пожаловалась.

Председатель, тогда же, вызвал меня к себе и сказал: «Ты работаешь а колхозе. Если ему нужно будет что-то отпечатать, ты сначала зайди ко мне, потом я тебя вызову и дам тебе работу, которую ты должна выполнить. Если он тебе принесет  что-то, не печатай ни строчки…».

Понятно…  В партию Вы вступили?

Знаете, в управлении, где я работала, все люди были с высшим образованием – агрономы, инженеры, землеустроители – лишь у меня и уборщицы было неполное среднее. Думала, чем я от нее отличаюсь, чтобы стать членом партии, как и те, с высшим образованием?

Вы не вступили в партию только из-за того, что не имели высшего образования7

Да, так оно и есть, ничего другого не было…

Как Вы восприняли события начала 90-х и распад Советского Союза?

Очень болезненно, потому что мои родители не дожили до этого времени. Во вторую зиму после возвращения (это было в 1958 -59 гг.) отец работал сторожем вместе с напарником, в виноградарской бригаде. И этот напарник при каждой встрече ему говорил: «Вас снова сошлют…». Отец приходил после смены расстроенным. Мама это видела и спрашивала, что случилось, а он ей отвечал: «Эх, Василица, вот там один товарищ говорит…, что нас снова сошлют…». Она отвечала: «Если сошлют, то поедем, а потом, Бог даст, опять вернемся, а если нет, там и останемся!».

Вот, благодарение Господу, что нас никуда не сослали, и мы спаслись. Жаль, что он так и ушел с неспокойной душой, не дожил до этих дней, чтоб увидеть, что никто никуда нас больше  не ссылает.

Во время Советской власти Ваши родители жили в постоянном страхе, что их опять могут выслать?

Да, у отца с матерью этот страх был. Мама дожила до 1985 года, но и она не дождалась этого времени, когда нас никто не преследуют и не подвергают репрессиям…. Родители, когда мы были в Сибири, всегда говорили, что ничего не желают, кроме как вернуться и умереть на родине.

Что касается меня, то я этого страха не испытывала. Нас реабилитировали, если не ошибаюсь, в 1990 году. Я тогда пошла в милицию, где ко мне отнеслись с уважением и сказали, что это было ошибкой. Может кто-то и ошибся, но ведь мой папа никому никакого зла не причинил. Он всю жизнь трудился, работал день-деньской. По самой большой жаре он убирал хлеб, молотил его. Помню, как в то лето они после обмолота, привозили домой солому. У нас была скотина – корова, упряжка волов, которых всю зиму надо было кормить.

Ни с кем он не ссорился, никого не обидел. Он всю жизнь работал и нас к этому приучил. Мы все с самого детства в поле работали.

Екатерина Григорьевна, скажите, пожалуйста, как Вы можете назвать одним словом, то, что с вами произошло?

Как Вам сказать? Может, кто-то совершил ошибку. Не ведали что творят…

Советскую власть, как бы Вы охарактеризовали в двух словах?

Тогда был порядок, люди боялись и воровством, как сейчас, не промышляли. Тогда все работали. Помню, как при Андропове, вызвали меня в сельсовет (тот же Кануда… или Каланча) потому что в обязательном порядке должна была выйти на работу. Но я была после операции и не могла работать.

Роботы я не чуралась, но тогда перенесла три тяжелых операции, каждая по 3 – 3, 5 часа под наркозом…

Да, тогда была дисциплина, был порядок. Сейчас все жалуются, что работы нет, а земля необработана, поля в пустошь превратили…

Теперь принято считать, что работая на земле не разбогатеешь… Многие ради денег подались за границу, но за хлебушком сюда возвращаются, никто им там хлеба не подаст. Это нехорошо. Сейчас трудно, конечно. Нет уже той дармовой солярки и того бензина, которые сливали по оврагам за ненадобностью, но землю обрабатывать нужно!

Детей у Вас сколько?

Одна дочь.

Она чем занимается?

Доченьке 6 сентября исполнится 53 года. Она работает бухгалтером там, где раньше было правление, в газовой конторе… У нее двое детей, двое парней.

Это Вы о них говорили, что их не интересует прошлое бабушки?

А, нет… это я своих племянников имела в виду. Внуки у меня тут работают. Один работает в отделе соцобеспечения пенсионеров, а другой в исполкоме проектами занимается.

Образование у них какое?

Оба с высшим образованием. Отец проработал некоторое время в Португалии, чтобы оплатить им учебу, хотя учились они заочно.

Внуки политикой интересуются?

Вроде нет… Да и не спрашивала я их об этом…

Может быть хотите еще что-то рассказать о вашем детстве в Сибири?

Эх… детство… Летом постоянно ходили в сетках, вроде пасечников и в брюках, потому что донимали мошкара и комары, зимой мороз выжимал из нас все силы. Мы шли от 115 километра до 117 в школу пешком, а это было 8 километров, автобусы или машины тогда не ходили. Иногда попадались лесовозы и подбрасывали нас. Ходили мы по ветвям деревьев, потому что в двухметровых сугробах можно было утонуть. Но нам все-таки было легче, чем нашим родителям или старшим братьям, которые работали на лесоповале. Они, бедные, всю зиму там работали до изнеможения. В обед, чтобы съесть кусок хлеба, они разводили костер и оттаивали его на огне. И если замешкался или не замечал, то от искр этого костра могла задымиться фуфайка.

Нам дома с матерью полегче было, а им пришлось хлебнуть лиха сполна. Старшую сестру на работу не брали, потому что она с детства прихрамывала, она перенесла несколько операций, а так все должны были работать, тогда был кризис, не хватало рабочих рук, сейчас тоже кризис.

Благодарю Вас, госпожа Николау, за это интервью!

Интервью и литературная обработка Алексея Тулбуре

Транскрибирования Надин Килияну  

Русский перевод Александра Тулбуре

Интервью от 3 августа 2012 г.

Транскрибирование от 23 апреля 2013 г.