Гогу (Дикусар) Ольга Эммануиловна 1934 г. р., Г. Кэушаны, Кэушанский район

Уважаемая госпожа Гогу, расскажите, пожалуйста, о Вас и вашей семье, родителях, братьях.

Я, Ольга Эммануиловна Гогу, девичья фамилия Дикусар, родилась в Кэушанах на ул. Мира, 14 сентября 1934 году. У моего отца было много земли, но когда пришла Советская власть он не все свои гектары записал…  Отец был местный, из Кэушан, а мать была родом из села Сэлкуца. Когда пришли советские, то описали лишь 12 гектаров и ходили слухи, что нас выселят и сошлют, поэтому отец дома и не ночевал – спал в скирдах соломы или прятался в кукурузных будыльях…

Потом настало лето и пошли мы на подводе в поле, на прополку… Отец взял на подмогу людей. Вечером, на обратном пути мы увидели, что над селом, на холме, собралось много больших машин и один из людей говорит: «Дядя Мануил, повезут русские людей, глянь, сколько машин приехало…». Ну, добрались мы до дома, мать накормила работников…

Сколько вас было в семье?

Нас у родителей было семеро детей. Шестеро родились тут, и еще один родился в Сибири.

Значит, на тот момент вас было шестеро, и Вы были самой младшей?

Да нет, я с 1934-го, после меня были еще сестры – 1936, 1939,  1945 гг. Потом брат в Сибири родился. Были еще старшие брат и сестра, но их уже нет в живых.

Ваши родители, чем занимались?

Они были крестьянами, землю обрабатывали… Земли было много, и обрабатывали ее на лошадях. Когда приходило время пахоты, мы по две недели в школу не ходили. Нас обували в постолы, и мы должны были носить еду тем, кто ходил за плугом. Бывало, что и ночевали в поле, закутавшись в кожухи и зарывшись в солому, и весной поступали так же – ночевали в поле, чтобы не гнать лошадей утром и вечером - они и должны были отдохнуть…

Вернемся к тому летнему дню. Вы сказали, что поужинали, и… ?

Мы поужинали и легли спать. Отец, как обычно, ночевал во дворе под навесом, где он укрывал от дождя весь свой инвентарь – веялку, давильные прессы, подводу и прочее. Там же была у нас и собака белого окраса. Поскольку слухи ходили, что будут выселять, а старший брат, тем временем, получил повестку в армию, он в тот вечер пошел в клуб (дом культуры – а.т.). Потом он рассказывал, что клуб был закрыт - там проводилось какое-то заседание. Присутствовали там солдаты и местные «полномочные», которые подсказывали, кого надо выселять и должны были указать, где кто живет. Молодежь, однако, не знала, по какой причине закрыт дом культуры.

Дело было к полуночи, мы все спали и вдруг услышали как залаяла собака. Отец услышал и хотел бежать, но они посветили фонариками, обнаружили его, поймали и привели в дом. Мы все встали, мать кричала, мы все тоже кричали и плакали…

Должна Вам сказать, что еще раньше у нас отобрали половину дома и устроили там школу.

Отец, между тем, прошел за перегородку, которая разделяла дом, вышел в коридор, пробрался в класс, выскочил в окно и убежал.

Бежал он в село Опачь, где жила мамина двоюродная сестра. Потом он ее попросил пойти к нам домой и узнать, что там случилось, потому что во время депортаций 1940 года забирали только мужчин, а женщины с детьми оставались дома. Он и подумал, что хотели забрать только его одного.

Потом отец пошел в Сэлкуцу, где у матери было двое братьев, но те, напуганные этими событиями, отказались его принять. Тогда он пошел к одной старушке – тоже нашей родственнице, надеясь, что там его искать не будут. Она только сварила мамалыгу, собираясь накормить отца, как солдаты уже были на пороге – узнали, наверное, где наши родственники живут.

Отец попытался было спрятаться под деревянную кровать, застеленную каким-то рядном, которое доставало до пола, но солдаты его быстро обнаружили и начали бить прикладом. Потом привезли его к поезду с депортированными, но посадили не к нам, а в другой вагон. Через некоторое время к маме подошел солдат и сказал: «Твоего мужа мы поймали и застрелили». Мы снова начали плакать и кричать, на этом все и закончилось!

В это время наш брат Лука спрятался на огороде в скирде сена и наблюдал за происходящим. Один из солдат его заметил, но в конце огорода был заросший акациями овраг, брату удалось бежать - солдаты за ним не угнались. Он так же пошел в Сэлкуцу, к той же родственнице, которая, причитая, рассказала, что только недавно увели отца. Брат вернулся обратно и по пути встретил друга и спросил у него – как быть? Друг посоветовал обратиться в военкомат и поинтересоваться - может возьмут в армию. В военкомате ему велели пойти к родителям. Его также привезли к эшелону, но посадили его не к нам и не к отцу, а в другой вагон.

Вам разрешили что-то взять из-дому?

Прибыла машина, на которую погрузили три семьи из нашей магалы. Мать плакала, а солдат ее уговаривал взять кое-что из вещей, которые могут пригодиться при обустройстве на новом месте, и мы взяли все, что нам солдаты в кузов бросали – одежду, подушки, половики и прочее барахло. Потом со всем этим имуществом нас погрузили в вагоны. Стояли мы, кажется, неделю – пока всех не собрали, потом состав тронулся. Помню, что нас повезли через Бендеры, как раз прошел дождь, и мы через маленькое окошечко видели абрикосовые деревья со зрелыми плодами. Мы им махали руками…

И повезли нас все дальше и дальше. Мы плакали, а некоторые говорили, что довезут нас до Волги, а там утопят. Волгу мы проехали благополучно. На больших станциях поезд останавливался и нам выдавали тюльку и по кусочку хлеба.

Как только добрались до пункта назначения – железнодорожной станции Шумиха, нас опять же на машинах, отправили в поселок, образованный из двух сел – Филькино и Базовка. В Базовке была животноводческая ферма и несколько землянок, в Филькино также были землянки, которые были углублены в землю. Нас распределили в длинный – длинный барак, стены которого были сплетены из жердей и обмазаны коровьим навозом.

Первую ночь в этом бараке мы так и не уснули. Клопов было – упаси Боже! На второй день наши женщины стены эти все ободрали и замазали стены глиной и навозом, поскольку там была ферма, и навозу хватало, как и глины. Ободрали стены, а плетень пришлось кое-где и огнем опалить…

Кормили нас овсянным хлебом и мы ели, поскольку ничего другого не было.

Брат, который должен был пойти в армию (1929 г. р.) пробыл там несколько дней, а потом решил бежать, потому что не нравилось ему там. Вместе с ним, однажды ночью, бежали еще два парня – одного звали Нистор, а другого, кажется, Саша Коваленко.

Они бежали, но через 30 километров брата и Нистора поймали и отправили в Воркуту. Третьего поймали уже тут, в Григориевке и также отправили в Воркуту. Мы ничего о них не знали, никакой весточки от них не было. Только надзиратель пришел к нам и сказал: «Вашего сына поймали и отправили на каторжные работы».

Нас же заставили работать на ферме, я должна была работать дояркой, а я ни разу корову не доила… Дали мне 30 коров, особенно одна очень трудно доилась… До слез доводила…

Сколько лет Вам было тогда?

Я еще ребенком была, мне еще и четырнадцати лет не исполнилось… Плакала и доила.  Русские говорили: «Давай молдаванка – дои, дои…», а я им в ответ: - Убегу в Бессарабию!».

Да куда тут убежишь! Каждое утро мы должны были расписываться о своем присутствии. За нами там следил солдат – «надзиратель». Днем мы по очереди пасли и доили коров, а ночью работали на току – крутили веялку и засыпали зерно в амбары. Всю ночь на току, а утром на дойку, а если подходила очередь пасти коров, то и вовсе было туго приходилось. Там были и пастбища, так что скотина могла и заблудиться.

Потом нам за эту работу стали платить. Отец копал силосные ямы, поскольку техники тогда не было. Он  пошел и купил неполный мешок пшеницы, которую мы мололи на ручной крупорушке и делали муку.

Бригадиром у нас был татарин – хороший человек. Если мы и пили на ферме немного молока, то он делал вид, что не замечает. Но потом был другой бригадир и одну нашу молдаванку, у которой были дома дети, осудили на два года за то, что утаила два литра молока. Нашли банку с молоком за яслями. Донесла на нее одна русская – комсомолка.

Когда пришла зима, отца послали в тайгу на валку леса. Родители сложили плиту, но топить ее нечем было. Нам с матерью приходилось идти после дойки в лес за дровами,  в резиновых сапогах, по глубокому снегу. Местные русские дали нам какие-то рваные фуфайки, которые мы рвали на тряпки, которыми обматывали ноги. В лесу рубили топором березы и таскали на себе дрова для растопки.

На ферме было семь групп, по тридцать коров каждая. Когда подходила очередь, то вставали в 12 ночи и шли поить скотину. В каждом коровнике стояли деревянные бочки, в которые скотники таскали воду из проруби.

Мне, тогда еще ребенку, не очень хотелось вставать ночью, но мать просила: «Олечка, милая, вставай! Шла и поила коров. Как только оттуда выходила, халат на мне сразу льдом схватывало. Только на печку залезешь, уже в окошко стучат: «Пора на дойку!». Иногда и мать вместе со мной ходила и помогала.

Летом отец возвращался из тайги. Когда шел дождь, то барак тоже заливало – барак был покрыт дранкой, которая протекала. Мы старались жаться к стенам, но промокали до нитки, все равно. Отец сказал, что нам нужно построить дом, ведь наши молдаване начали строить себе дома, такие же, как и здесь – саманные. Ставили доски, заливали раствором, а покрывали крышу камышом, которого там было в избытке.

Зима в тех местах наступает рано. В октябре снег там уже лежит основательно, а стены не успели как следует высохнуть, а отца опять взяли на работу в тайгу. Мама опять осталась дома одна с младшими детьми. Она испекла хлеб, а потом села возле печки, чтобы поесть. У нас, к тому времени и корова своя была. Только села с детьми покушать, смотрит в окно и видит, как два окна обрушились, схватила детей и выскочила на улицу. Фасад дома обрушился, а на улице снег и мороз.

Я как раз на дойке была. Смотрю, начальство на двуколке пожаловало. Подошел к бригадиру и говорит: «У Дикусар дом обрушился». Я дойку бросила, выскочила на улицу. Глянула, а дом и вправду обрушился.

Так мы и перезимовали до весны. Дом осел, возле печки, огромная дыра. Иногда печь топили и кто-то из нас спал возле нее. Приходилось и по соседям ночевать. Так мы продержались до прихода отца и постройки нового дома.

Очень трудно мы там жили. Кроме халатов и резиновых сапог ничего нам не дали…

В селе школа была?

В селе школы не было. Да и не разрешали детям первый год в школу ходить. Мою сестру 1936 года, которая сейчас работает врачом, в первый год приставили к телятам, и она пасла их.

Только на второй год она пошла в школу, а я так и не смогла, считала себя взрослой уже.

Школа была в 30 километров от нашего села, и она нашла там квартиру и пошла там в шестой класс. Там она и закончила десять классов. Рассказывала, что русские ребята дергали ее за косы и дразнили: «Молдаванка, молдаванка!». Другая младшая сестра закончила там семь классов…

После смерти Сталина к нам приехал брат, которого освободили из Воркуты. Он работал трактористом, а потом мы все вернулись в Молдову.

Хочу спросить, Вы там все время в одном и том же месте были, никуда не переезжали?

Нет, мы в одном месте находились…

Кроме молдаван, были ли там представители других народов?

Там были только мы и местные – русские и татары. Молодежь у них разъехалась по городам. Когда мы туда приехали, они говорили, что целых два года нас ждали. Только мы приехали, нам выделили участки земли под картошку, что-то вроде огородов, но первый год картошка не уродилась и была мелкой – мало дождей было. Я все то время, сколько мы там были, проработала дояркой и ходила в передовиках и выдали мне путевку в дом отдыха. Поехала я в город Змеяс Челябинской области. Было это где-то в 1955-56 гг. Мне сказали, что как только доберусь поездом до пункта назначения, там будут нас ждать автобусы № 1 и № 2. И правда, на месте было два человека, которые выкликали – кто на первый номер, кто на второй. Там, в доме отдыха у меня спросили паспорт и прописку, но у меня кроме путевки ничего не было. Они не хотели меня принимать, и я должна была возвращаться. В конце концов, они позвонили в наш колхоз и им сказали, что я, как передовая доярка, направлена в дом отдыха для переселенцев. Пробыла я там  месяц.

Потом нам разрешили вернуться на родину… Очень тяжело нам было…

Когда приехали, куда вернулись?

Сначала мы поехали в Сэлкуцу, к маминым братьям, там мы пробыли недели три, потом отец снял квартиру в селе Копанка Бендерского района, поскольку в Кэушанах нас не хотели принимать. Но вскоре нас и оттуда погнали, потому что нам не разрешалось жить в Молдове – надо было ехать в Украину.

И поехал отец в село Манзыр (с. Лесное в Украине – а.т.) которое находилось на самой границе с Молдовой. Многие молдаване там осели. Родители там построили новый дом, а из того, что мы оставили после высылки, нам ничего не вернули. В нашем доме жила учительница, которая потом умерла. Сын у нее был горьким пьяницей.

Когда умерла жена моего брата (они построили дом в той же магале, где и был родительский дом) этот человек тоже оказался на похоронах. Он возвращался с кладбища. Я ему дала какое-то печенье, налила стакан вина на помин души и попросила его пойти вместе с ним и посмотреть на дом, в котором я родилась. Пошла я туда, а там все было заброшено. Спустились в погреб – он был в хорошем состоянии, там было сухо, но он был пустой. Дом наш и сейчас стоит.

Наши родители построили дом в Лесном, а я вышла замуж за парня из Кэушан Трифана Гогу. Отец его также был депортирован в 1940 году, и он остался один, потому что мать его умерла еще раньше. Его вырастила мачеха, и у них в семье было шестеро детей. Отец вернулся, не знаю через сколько лет. Во всяком случае, когда я вышла замуж за его сына, он был уже в Молдове.

Чем Вы занимались после возвращения?

Сначала я работала в колхозе, потом родился сын, который и сейчас со мной. Затем я работала в детском саду, и я его вела за ручку в детсад. Муж мой работал бригадиром тракторной бригады, но работа была нервной – трактористы досаждали. Потом он работал на комбайне.

Отношение властей к вам уже известно – они вас не приняли, а как отнеслись к вам простые люди? Они вас приняли?

Что люди между собой говорили не знаю, но того, который на нас донес и указывал властям, кого надо выслать, как кулаков, я знаю – это Сеня Щеглов, дом которого стоит у моста, что ведет на Манзыр.

Когда выслали, у нас было 12 гектаров, около тридцати овец, две пары лошадей, двое жеребят, две коровы и кажется, было еще два теленка, а также и свинья с поросятами – это все что я помню о нашем хозяйстве.

За все прошедшие годы, кто-то напоминал Вам, укорял за то, что Вы были депортированы? Пострадали ли Вы каким-либо образом, от того, что были депортированы?

Нет, я жила как все и никто ничего не говорил.

В Вашей семье говорили об этом? Вашему сыну рассказывали об этом, и когда это было?

Рассказала, когда он подрос. Сын у меня родился в 1958 году, у самого уже два зятя живут в Кишиневе. Один зять – племянник генерала Алексея. Другой зять работает на таможне, там же работает и моя невестка, только здесь, в Кэушанах.  Им я тоже рассказывала про депортации.

Наша сестра, которая закончила в Сибири десять классов, после возвращения попыталась поступить в какой-нибудь техникум или институт, но ей отказали, потому, что не было прописки в Молдове, хотя она и была комсомолкой, как почти все молодые люди в то время. Она шла по улице и плакала, пока ее не остановил какой-то паренек и не спросил, почему она плачет. Сестра ему все рассказала, и он повел ее за собой в какую-то комсомольскую организацию. Там ей выдали бумажку, с которой она пошла и поступила в техникум, а после техникума поступила в институт.

А Вы вступили в комсомол?

Нет, не вступила и в партии не была.

А если бы к Вас попросили, вступили бы?

Нет, нет, нет. Я и сейчас за коммунистов не голосую. Раньше мы всей семьей постоянно голосовали за Рошку, но после того, как он сошелся с коммунистами, мы за него больше не голосуем… все. Теперь голосуем за Гимпу.

Если вкратце охороктеризовать советскую власть, что бы Вы сказали?

Могу сказать, что мне никогда советская власть не нравилась! Ни до Сталина, ни после Сталина, ни даже сейчас. Возьмем, к примеру, тех, кто живет у моста. Они все выступают за коммунистов, в позапрошлом году, во время выборов, некоторые ходили с плакатами и агитировали за коммунистов: «Тетя… голосуйте за коммунистов!». А я как взяла их в оборот: «Разрази вас гром вместе с вашими коммунистами! Они меня всю жизнь поедом ели!». Больше они ко мне не подходили.

Есть и такие, вроде Даниленко, которые говорят, вот посмотрите, во время коммунистов пенсии повышались, а «Эти что нам дали? Четыре лея на сотню?». Многие пожилые люди голосуют за коммунистов, потому что нынешняя власть не повышает им пенсии. Почему она не повышает им пенсии, чтобы они за нее проголосовали? Если наши не повысят пенсии, то снова проиграют!

Я пошла на выборы и там встретила женщину, которая так же, как и я, была выслана. Она сопровождала другую пожилую даму, которая слабо видела, где в этом длинном бюллетене, находятся серп и молот. Она ей показала и даже подбадривала. Меня подмывало ее спросить: «Тебя ведь тоже сослали, на кой тебе коммунисты?» Но я ничего не сказала…

Скажите, пожалуйста, какой период Вашей жизни был самым счастливым? Когда Вы были счастливы?

Это было во время моего замужества, когда родила ребенка. Потом, когда работала в детском саду, и сын был рядом…

Какая у Вас пенсия?

800 лей.

Какая зарплата была у Вас, когда рабоьали в колхозе и в детском саду?

Сначала зарплата была побольше, потом вышли эти купоны и леи.. Потом я получала 60 лей…

В рублях зарплата была больше?

Да… Потом зарплаты стали повышать понемногу. Но мы держали в хозяйстве корову, то одно, то другое… я не привыкла сидеть сложа руки…

В последнее время очень много говорят об объединении с Румынией, каково Ваше мнение на этот счет?

А мне все равно – объединимся мы с ними или нет…

А если вернуться назад и быть опять с русскими?

Нет, нет… с русскими - нет. Мои дети хотят жить с румынами. Выправили себе румынские паспорта и все вместе – зятья, внуки – поехали в Румынию отдыхать. Мне уже все равно – так или этак. Стара я стала – 78 лет мне.

Спасибо Вам большое за это интервью. Желаю Вам крепкого здоровья и долгих лет жизни, чтобы Ваши дети и внуки были счастливы!

Интервью и литературная обработка Алексея Тулбуре

Траскрибирование Надин Килияну,

Русский перевод Александра Тулбуре

Интервью от 11 августа 2012 года

Транскрибирование от 25 марта 2013 года

.