Лазарева (Логина) Евгения Ефимовна, 1941 г. р., с. Костулены Унгенского района

Госпожа Лазарева, где и когда Вы родились, расскажите о вашей семье…

Я Лазарева Евгения, родилась в 1941, в селе Костулены Унгенского района, в семье справных хозяев. Кроме меня в семье еще была сестра и трое братьев – младший брат родился в Сибири, остальные родились в Молдове.

Вы были самой старшей?

Нет,… я была третьей, а передо мной были два брата, после меня родились еще сестра и младший брат.

Родители?

Мой отец Ефим Логин, был хорошим хозяином, занимался он по большей части столярным делом. Мать занималась домом – растила и воспитывала нас. Семья у нас была дружная, я никогда не видела в доме ссор, пьянства или неурядиц. Хорошая была семья. Сейчас, разумеется, родителей уже нет, как нет и двух старших братьев, остались лишь мы трое – я, сестра и младший брат Василикэ, который родился в Сибири.

Вы помните дом, хозяйство ваших родителей?

Да, у нас был дом, в хозяйстве держали скотину, домашнюю птицу, свиней. У каждого у нас были обязанности по хозяйству – кто-то ухаживал за свиньями, а кто-то присматривал за птицей. Были у нас лошади, телега, плуг и все остальное, что нужно было по тем временам. Земля у нас тоже была.

Некоторые, с кем приходилось общаться, говорили, что у них и трактора были…

Нет, такого не было. Людей на работу мы тоже не нанимали – обходились своими силами. В семье было много братьев, и они сообща друг другу помогали – сегодня все работали у одного, завтра, помогали другому – эта братская сплоченность и помогала им справляться со всеми делами.

Каким Вам запомнился день депортации?

Это было еще ночью, мы спали. Где-то в четыре часа утра пришли какие-то вооруженные люди и начали страшно стучать в окна. Мы, все четверо (два брата и две сестры) были очень напуганы и не понимали, что такое происходит. Матери, напуганной не меньше нашего, сказали: «в вашем распоряжении 20 минуты. Берите, что хотите и сколько хотите, еды, одежду для детей… и садитесь в машину!».

Вам дали на сборы 20 минут???

Я точно помню – 20 минут! Да и отец постоянно об этом вспоминал, когда речь заходила о высылке. Мама быстренько собрала наши вещички, постельные принадлежности и кое-чего из продуктов: брынзу, муку кукурузную, какие-то шкварки. Все это было загружено в машину, а в «каса маре» (гостевая комната, в которой также хранилось приданное и другие самые ценные вещи семьи – а.т.) нас не пустили: «Там вам делать нечего! Пусть останется все как есть!». Там, как было заведено по тем временам, хранилось приданое – подушки, одеяла, ковры. В общем, все имущество находилось в каса маре, из которой нам ничего не удалось взять с собой. Отпущенные двадцать минут истекли и мы поехали.

Кто вас высылал – это были военные, посторонние незнакомые лица? Были ли среди этих лиц местные жители?

Там были и местные из руководства села, сейчас и не вспомню кто, и чужие. Помню, отец всегда говорил, что нас выслали вместо кого-то другого, но поскольку у того были какие-то связи в сельсовете, то в список на выселение занесли нас.

Отец был ярым румынским, молдавским националистом. Срочную он отслужил в румынской армии и часто носил эту румынскую одежду. Своим идеям он был очень предан и со многими вещами он не мог смириться. Выступая на собраниях, он часто говорил, что и это ему не нравится, и то не по нутру. Понятно, что, таким образом, он нажил себе недоброжелателей.

Сейчас в нашей семье все русифицировались, одна я молдаванкой осталась.

Будьте добры, повторите, пожалуйста, сколько вас было на момент депортации?

Значит так, депортированы были мама, папа, братья Ванюша и Жора, сестра Катя и я.

Сколько лет вам всем было в 1949 году?

Старшему брату Ванюше было четырнадцать, Жоре – одиннадцать, мне – восемь, а сестре Кате – четыре года. И мать была беременна.

На какой пункт сбора вас направили?

Направили нас в Унгены, а там погрузили в вагоны для перевозки скота…

Это случилось в тот же день, или позже?

Это было следующей ночью. Народу там собралось много. Все ждали поезд. Когда подали составы и началась погрузка, это было что-то страшное. Помню… Вокруг все вопили, рыдали, многие сошли с ума. Именно это обстоятельство врезалось в память – многие сошли с ума по причине того, что лишились всего – дома, хозяйства и всего нажитого.

Итак, погрузили нас и заперли большими замками… и держали постоянно под охраной. В вагонах было много народу – отдельные люди и даже целые семьи из разных сел, поэтому было очень тесно и никаких  бытовых условий не было. Вспоминаю, как мужчины огородили место в вагоне коврами, дорожками, с помощью ножей и других предметов прорубили дырку в полу вагона и устроили, таким образом, туалет.

Это случилось уже после того, как вы тронулись в путь?

Да, уже после того, как поехали. Потом, каждые два-три дня, не помню уже точно, поезд останавливался, как правило, в пустынных местах и нас всех скопом выпускали наружу.

В моей памяти сохранилась исключительная картина – на этих остановках люди умудрялись даже развести огонь и сварить в чугунке мамалыгу. Потом ели ее с брынзой.  Каждый готовил для себя и своей семьи какую-нибудь еду из того что было под рукой – у каждого свое. И все радовались возможности глотнуть свежего воздуха.  Постоянно стоял крик, вопли, плач… Это было страшно!

И сколько длился этот путь до Сибири?

Сколько этот путь длился, я не помню, но когда мы прибыли, там уже было прохладно.

Какой был пункт назначения вашего поезда?

Пункт назначения – Иркутская область, недалеко от города Тайшета. Сначала нас выгрузили на 115 километре, потом перевели на 117 километр. Там были бараки, в которых раньше, видимо, жили заключенные. В тех бараках были двухъярусные нары – две кровати внизу и две кровати наверху. Если семья была маленькая, то ей выделяли одни нары, а наверху располагалась уже другая семья.

Нам, поскольку семья была большая – четверо детей, выделили отдельные двухъярусные нары. Но в этих бараках было страшно до невозможности! Особенно донимали клопы и вши! Помню, как один старичок из Варзарешт вытряхивал вшей из своей длинной-длинной бороды на бумагу и они просто стекали на нее. Все это - как сейчас вижу.

Многие из людей там, как с ума посходили – постоянно ссорились, дрались - может это ситуация на них влияла! Каждое утро нас будил стук колотушки и каждый, включая детей, должны были выходить на построение и перекличку.

Утром всех мужчин выводили на работу. Там вокруг были одни болота, по которым можно было ездить на машинах, лишь перекидывая через топь мостки из распиленных вдоль бревен, уложенных распилом сверху. Наших мужчин выводили на ремонт этих мостков.

Я помню, какие тогда были зимы – не чета нынешним. Холода тогда достигали минус 40 градусов и нашим молдаванам, не привычным к таким морозам, стоило лишь вдохнуть этот воздух, как падали наземь. Очень многие умирали. Если из барака выходили 50 человек, то обратно, бывало,  возвращались не все 50. Когда мужчины выходили из барака, то женщины голосили как по покойнику – не знали, вернутся или нет.

Очень трудно было зимой. Печек не было, вместо них были железные бочки с трубами, в которых разжигали огонь, и таким образом, мы согревались. Это было в первую зиму.

Этой зимой, первого января наша мама родила младшего брата Василикэ. Женщины занавесили наши нары со всех сторон, но мы дети приподнимали их и смотрели, как там наша мама. Так родился в Сибири наш Василикэ.

Весной нам разрешили строиться, кто и как пожелает. Там вокруг, куда не кинь, леса и леса. Отец вместе с Ванюшей и Жорой построили землянку. Молдаванин, куда бы он не попал, очень трудолюбив и везде работает.

Прежде чем перейти к вашему жилью скажите, пожалуйста, в ту первую зиму администрация заботилась о вашем пропитании?

Да, нас кормили, видимо, также как кормили заключенных.

А как вы объяснялись с администрацией,  на русском языке?

Поначалу говорили кто на украинском, кто на русском, а кто на другом языке. Потом нас в обязательном порядке заставили говорить на русском языке. Даже если мы говорили на своем языке на улице или в магазине, то нас очень унижали. Нужно было говорить на русском, иначе могли вытолкнуть из очереди, в которой мы, дети, стояли часами, чтобы купить черный черствый хлеб – немного мякиша покрытого коркой – вот ради чего мы мяли в очереди свои бока.

Вы говорите о местных магазинах?

Да, я говорю о местных магазинах. На 117 километре было уже что-то вроде поселка, в котором была школа, в которой были учителя и преподавали даже английский язык. Понятно, что там все было на русском.

Вернемся к весне пятидесятого года, Вы сказали, что вам разрешили что-то построить?

Нам разрешили строить, что пожелаем, и молдаване начали строиться. Мы тоже построили полуземлянку – половина в земле, а вторая половина над землей. Мне нравился этот домик – там была небольшая печь, и было достаточно тепло и чисто. Вспоминаю этот домик с удовольствием.  Мама же там, с нами немало страха натерпелась, потому что мы постоянно в лесу пропадали – за шишками, ягодами. Она за нас волновалась – там ведь было очень опасно, кругом болота, чуть не так ступил, затянет – и поминай, как звали! Но мы, как все дети, вечно по деревьям лазали.

Вспоминается такой случай, мои старшие братья проказничали бывало, а я на них ябедничала – то они курят, то еще что-то натворят. Они и решили меня за это проучить. Взяли однажды с собой в лес и говорят: «Белочка (они меня так дразнили, потому что я по всем деревьям лазила), смотри  полезай наверх и бросай оттуда шишки, мы их соберем в мешок и отнесем домой, а потом снова вернемся и опять наберем…».  А дело было к вечеру. Они набрали шишек и ушли, но перед этим предупредили, чтобы я ни в коем случае не слезала с дерева, потому что вокруг бродят медведи. А их там действительно было много. Я им  сказала, что все хорошо и что буду ждать. Вскоре стемнело, а они все не шли. Дерево было высокое и прямое, я как-то на нем устроилась, но все-таки было страшно.

Отец вечером спрашивает их, где девочка, она же постоянно за вами увязывается. Братья сказали, что не знают. Отец сказал им пойти на поиски и без меня домой не заявляться. Они вернулись за мной, я была вся исцарапана и плакала. Братья сказали, что заберут меня домой, но если я скажу кому-нибудь, как они со мной поступили, то в следующий раз накажут еще страшнее. Они показали мне болото неподалеку и сказали, что мне оттуда не выбраться, если что (смеется). Пошли мы домой, но больше я на них не ябедничала. Вот так все и было.

Вы сказали, что там говорили на разных языках… на украинском… там, на 115 и на 117 километре, куда вас сослали, были ссыльные из других республик?

 Были украинцы, из других краев тоже были.

А из Прибалтики были?

Этого я не знаю. Помню, что все их называли бандеровцами и считали плохими людьми, а в остальном все были украинцы. А между собой мы говорили только на молдавском. Отец строго-настрого запрещал говорить дома на русском: «Зашел в дом – русский забыл! Все!». Он настаивал, чтобы мы говорили на родном языке, не забывали своих корней, свой народ.

После возвращения старшие братья продолжали учиться  в русской школе, а меня в каком-то смысле наказали – отдали в молдавскую школу, поскольку я не очень говорила на молдавском.

Это было после возвращения, а сейчас вернемся к тому, что построили землянку. А потом что было?

 Потом нас оттуда перевели в другое место и дали нам другое жилье – маленькие дощатые домики с двойными стенами, которые были проконопачены мхом. Помню, как наши молдаване собирали этот мох – работа эта была очень трудной. Работать приходилось в маске, потому что из-подо мха вылетали тысячи мелких злых и кусачих мошек. Маска спереди была из мелкой сетки похожей на сито, а на затылке из ткани – снизу она стягивалась резинкой, чтобы мошкара не проникала под маску, иначе там, куда эти мошки проникали, живого места не оставалось. Очень опасные были.

На первых порах там было довольно сносно, но потом появились клопы. Их было ужасно много! Помню, как летом мама укладывала нас на полу и обводила нас кругом дустом, чтобы эти паразиты не заедали.

Родители, увидев, что ситуация безвыходная, стали вколачивать в стены колышки и дощечки, затем обмазали их глиной и побелили известью… Таким образом мы избавились от паразитов. Там мы прожили до самого возвращения в Молдову.

Кто-то еще избавлялся от клопов таким образом?

Только молдаване решали вопрос подобным образом. Украинцы и русские так не делали.

Мать больше по дому работала?

Нет. Матери приходилось работать вне дома. Отец работал на бензозаправке, а мать заведовала в этом селе клубом. Она там была, и завклубом, и уборщицей, и кем угодно. Одним словом, отвечала там за все.

Дома оставались мы и ухаживали за младшим братом. Ванюша помогал отцу на работе, а Жора, который любил живопись, занимался рисованием.

Школу вы посещали?

Да, школу мы посещали. Несмотря на то, что в Молдове я закончила первый класс. Там пришлось опять пойти в тот же класс – там не имело значения сколько тебе лет – пятнадцать или шестнадцать, надо было начинать сначала, потому что не знали языка.

Начали учить нас их азбуке и языку.  Поначалу было тяжело, и нам, и украинцам. На русском языке учеба тяжелее давалась. Помню, в начальных классах была у нас учительница, вредная… Я написала слово «вместе» неслитно, а она схватила меня, стукнула меня головой об парту и все приговаривала: «вместе» пишется вместе!». До сих пор помню! (улыбается).

Вы говорили, что вначале у вас отношения с местными не заладились?

Вы понимаете, поначалу народ еще не привык, никто друг друга не знал, но потом все как братья стали – друг другу помогали и добрым словом поддерживали. Весной 1950 года, помню, когда сошел снег, и все зазеленело, молдаване вместе с представителями других народов выходили на улицу и устраивали гуляние, были и такие кто захватил с собой музыкальные инструменты – так все и было вперемежку – песни, пляски и слезы. Понятное дело, что цуйка (водка – а.т.) при этом тоже была.

Родители ходили на работу, дети в школу и это продолжалось до…?

До 1957 года. Отец много раз писал Сталину за себя, и за других, прошения. Все к нему обращались по этому поводу.

Иногда отцу уже невмоготу было,  очень хотел вернуться в Молдову.  Тяжело было, зарплаты небольшие, мы были маленькие и не могли устроиться на работу, да и не брали детей на работу.

Однажды он дошел до такой степени отчаяния, что сказал матери, что идет бросаться под поезд, потому что никак не может добиться возвращения в Молдову и не может смириться со сложившимся положением (возле нас проходила железная дорога, которую звали «костяной» - много народу там полегло). Мать со слезами на глазах умоляла его: «Куда ты уйдешь? На кого ты нас покидаешь? На кого ты меня бросаешь с пятью детьми?». Отец вернулся обратно.  Так и не знаю, помогли ли прошения «товарищу Сталину» или нет.

Это случилось в 1957-ом, а Сталин умер в 1953 году, а вы оставались там еще четыре года…

Когда умер Сталин, я помню. Он умер в 1953-ем, и у нас в семье по этому поводу была большая радость. Я пошла в школу, распахивала все двери и радостно кричала: «Сталин умер!». Какая-то учительница меня поймала и говорит: «Маленький фашист! Тебя убьют за эти слова! Чего радуешься?». Это меня очень удивило, почему я не могу радоваться, если отец с матерью радуются?

В вашей семье говорили о Сталине, о политике и пр.?

Да, говорили об этом, и мы об этом знали. В школе у нас была фотография Сталина. Всех детей собирали вокруг нее, и мы должны были плакать.

Что еще можете поведать о вашем пребывании в Сибири?

Не было ограничений. Люди женились, создавали семьи, учились и заканчивали школу. Потом уезжали в Иркутск и продолжали образование. Некоторые получали даже высшее образование. Многие не хотели уезжать, потому что у них была работа, было образование. Отец, однако, ни в какую не хотел оставаться!

А были там случаи, когда люди создавали крепкие хозяйства?

Да, были  люди, которые поднимали очень хорошие дома. Древесины было вдоволь, можно было себе хоть 10 – этажный дом построить.  Даже если им давали квартиры, они их переделывали, обновляли, обрабатывали землю, сажали картофель, свеклу и морковь.

Вы наверное, помните, как происходило освобождение и возвращение в Молдову, несмотря на то,  что были маленькими? Кто-то сказал вам, что можете ехать?

Да, появился приказ, потом пришел отец и сказал, что мы свободны и можем возвращаться в Молдову, но вид у него был грустный, потому что денег на возвращение у нас не было. Помню, что отец записал большой список людей, у которых одолжил деньги – у кого пять рублей, у кого три, а у кого два. В долг он брал небольшие суммы и записывал адрес, где кто живет в Молдове, чтобы потом вернуть долг.

Дома нас ждала печальная картина – все было разрушено и разворовано.

Вы вернулись в то же село, откуда вас депортировали?

Да, мы вернулись в село Костулены.

Что случилось с вашим домом?

Дом был разрушен… Окна, двери… все было разворовано.

Вы вернулись в этот дом?

Мы вернулись и стали жить у бабушки, которая имела свой отдельный домик, потому что поселиться в нашем доме не было никакой возможности. Потом на этом самом месте мы построили новый дом.

Каково было отношение односельчан к вашей семье, после возвращения?

Мы почувствовали себя как бы чужаками не только для односельчан, но даже для собственной бабушки. Как будто мы были виноваты, что нас выслали, и с нами все это случилось. Со стороны сельчан было какое-то отчуждение. В школе тоже были свои сложности, поскольку мы не знали молдавского языка, поэтому отвечали на русском. Приходилось готовиться по своим учебникам, которые мы привезли оттуда. Впоследствии у меня и в самом деле возникали трудности с молдавским языком.

Ваши братья вернулись в школы с русским языком преподавания?

Все вернулись в русские школы. Ванюша продолжал учебу на русском, Жора и Катя также на русском учились. Она сейчас преподает математику, как в молдавской, так и русской школе. Василикэ и его семья говорят только на русском, Ванюша, упокой его Господи, тоже только по-русски говорил, Жора тоже на русском.  Осталась одна я…

Как только входили во двор, отец нам говорил: «Прошу, вас! Забудьте язык (грязно говорил, не стану повторять) и говорите на языке отца с матерью!».

Итак, у Вас возникали трудности, пока не восстановили язык, а сколько это длилось?

Это долго длилось… даже в Каларашском педучилище, преподаватели ставили мне «тройки» по родному языку, потому что я его не очень хорошо знала, все остальные предметы шли на отлично, а вот язык…

А преподаватели вашей школы из  Каларашского педучилища знали, что Вы из семьи депортированных?

Они этого не знали. Я очень старалась усвоить язык и грамотно на нем говорить… коллеги тоже помогали, но все равно, трудно давался язык. Если с самого начала не учишь, то трудно приходится.

Встречались ли вы или другие члены вашей семьи с особым отношением со стороны односельчан, после того первого чувства отчуждения?

Нет.  По приезду отец увидел, что в колхозе платят мало, да и то натуроплатой, взял и уехал в Воркуту, там работал и заработал на лес для дома. Привез он этот лес, и мы построили довольно неплохой дом, в котором отец прожил в радости до глубокой старости. О прошлом он вспоминал как о страшном кошмаре!

У нас, детей, воспоминания были все-таки другими, потому что игры там были очень интересными и увлекательными – лыжи, коньки или тот же «лоток», как мы его называли  - это была доска с ручкой, которую нам мастерил отец. Ее поливали водой, которая моментально превращалась в лед и «лоток» становился очень скользким. На этих «лотках» и санках мы и летели с горки.

Для нас все было не так страшно. Мы, конечно же, видели страдания своих родных, но мы были детьми и не очень замечали, как тяжело приходилось нашим бедным родителям. Лишь потом мы осознали, какая это трагедия – лишиться всего в одночасье, и покинуть дом, ничего из него не взяв.

Вы вернулись в школу, и у вас был долгий плодотворный труд на педагогическом поприще, кроме того, Вы активно участвовали в общественной жизни, в советское время ваш труд был как-то отмечен наградами, званиями?

Да, разумеется да.

Состояли ли Вы в комсомоле, в партии7

Комсомолкой была, потому что это было обязательным, но в партию не вступала. Муж был членом партии, а я нет. Все были членами – братья, муж, а я нет. Я молдаванка (улыбается).

Ваш муж знал историю вашей семью

Конечно, знал, а как же иначе?

В семье, в связи с этим никаких проблем не возникало?

Нет, не возникало.

Но, в общем-то, тогда об этих событиях не очень распространялись…

Не очень. Об этом как будто забыли. В этом году вот, вспомнили, дали нам по 500 лей. Я не понимаю, почему некоторые стыдятся этих вещей. Знаю людей, которые стыдились того, что были депортированы! Я, к примеру, никогда не стыдилась и всегда правду говорила. Да, депортировали нас… ну, и что?

Что изменилось для вашей семьи с распадом СССР, в постсоветский период ее реабилитировали?

Нашу семью реабилитировали в 90-х годах, очень поздно. Нам было все равно – реабилитированы мы или нет, а вот отец страшно переживал по этому поводу. Он так и не дожил до этого момента – скончался ровно за год до этого. Нас реабилитировали, а его нет. Очень мы потом сожалели, что не дожил бедный, чтобы порадоваться этой реабилитации.

Мои вопросы для Вас неудобны?

Да нет, нисколько. Вот и детство свое вспомнила!

Детство, оно и в Сибири детство?

Да, детство было трудным, но я с удовольствием вспоминаю, как вставала на лыжи, а снег там был около трех-четырех метров, холода были неслабые, а я шла в лес и выбирала елку. Каждый год мы наряжали елку. Мать за меня беспокоилась, почему это я должна идти за елкой, если в доме есть парни - они могли пойти за ней. Но выбор елочки для новогоднего праздника я не доверяла никому. Я елочку аккуратно связывала и на лыжах возвращалась домой. Вот такие вещи запечатлелись в моей памяти!

Там было еще очень много диких лошадей. Не знаю откуда они взялись и почему были без присмотра. Лошади эти были горячие и своенравные, очень трудно было с ними справиться, но ребята их ловили и приручали. Однажды зимой табун таких лошадей прошли по улице, а мы как раз на санках катались и попали прямо между ними. Мать как услышала, чуть в обморок не упала: «Они же могли вас затоптать!».

Эти лошади, наверное, остались там еще с гражданской войны?

Не знаю, откуда они там взялись, но народ говорил, что они дикие, но как лошади могут быть дикими?

Видимо, они одичали. Интересная история, о лошадях я слышу впервые. Хочу спросить, Ваш отец ненавидел Советскую власть?

Да! Он до самой смерти  сохранил в своем сердце ненависть к Советской власти и притом был очень агрессивным.  Он не мог смириться с тем, что ему разрушили жизнь. Он был объективным и выступал за справедливость еще до Советской власти. Постоянно открыто выступал на собраниях  и говорил все напрямую. Многие его за это невзлюбили, и он нажил себе немало врагов.

А Вы, какие чувства испытываете к Советской власти? Распад СССР был для Вас радостным событием?

Как вам сказать…, скажу честно, как на духу, когда я слышала, как Горбачев обещал нам свободу, то я кричала: «Нет – это все добром не кончится!». И видите, что сейчас творится. Некоторые стали слишком богатыми. Он так выразился: «Если человек умен, то почему бы ему не быть богатым?». Да, человек может быть богатым, но только своим честным трудом, а не воровством и махинациями, я так понимаю. Я с этим не согласна. Сегодня многие люди живут в нищете, а они не заслужили такой нищеты.

Бывая в школе, я вижу очень способных детей, которые не могут пойти учиться дальше, по той причине, что у них нет финансовых источников, нет денег на учебу. С этими вещами я не согласна. Это все очень трудно.

А сегодня, по прошествии двадцати лет независимости, изменилось ли Ваше отношение к прошлому?

Да. Не далее как вчера смотрела, как спорили из-за этой истории румын.  Я считаю, что каждый хутор, каждое село, каждый город имеют свою историю, так почему же Молдове отказывают в праве иметь свою историю? Ребенок, учась в школе должен знать историю своей родины – Молдовы. Я не против истории румын, но прежде всего надо знать историю своего государства.

На земном шаре существуют тысячи языков и народов, а государств всего 200, и мы, одно из этих государств.  Почему бы нам не использовать свой шанс и остаться в истории? Тем более, когда видишь, что за рекой (за Прутом – а.т.) творится. Там те же проблемы.

Большое спасибо Вам за это интервью!

Интервью и литературная обработка Алексея Тулбуре

Транскрибирование Надин Килиану

Русский перевод Александр Тулбуре

Интервью от 29 июля 2012 г.

Транскрибирование 10 – 15 октября 2012 г.